У проселочной дороги, в лесу, стоял одинокий крестьянский хутор; мы прошли прямо во двор; сияло солнце, все окна были отворены, в доме кипела жизнь, во дворе же, под сенью цветущих сиреней, стоял открытый гроб; умершего вынесли сюда, этим утром его должны были хоронить; рядом никого не было, никто не смотрел на него с печалью, никто его не оплакивал, лицо его закрывал белый плат, а под головою лежала большая толстая книга; страницы серой бумаги, в формат писчего листа, все до единой были заложены сухими цветами, сокрытыми и забытыми, — целый гербарий, собранный по разным местам; его тоже должны были опустить в могилу, так потребовал умерший. С каждым цветком была связана глава его жизни.
— Кто умер? — спросили мы, и услышали в ответ:
— Старый студент из Упсалы! Когда-то он, видать, был способным малым, знал древние языки, хорошо пел, да и сам, говорят, складывал песни; да вот спотыкнулся на чем-то и начал топить свои мысли в водке, и спился, ну а растерявши здоровье, попал сюда, а за стол и кров его было плачено. Так-то он был смирен, как дитя, но вот когда находило на него помрачение, тогда с ним было не сладить, он вырывался и бегал по лесу, будто загнанный зверь; но если нам удавалось привести его домой и дать ему в руки книгу с сухими травами, он мог просидеть над ней день-деньской, разглядывая то одну траву, то другую, и по щекам у него частенько катились слезы; Бог ведает, о чем он при этом думал! но только книгу эту он просил положить к нему в гроб, вот она здесь и лежит, через малое время гроб заколотят, и он почиет в могиле.
Саван приподняли; лицо умершего хранило мирное выражение, на него упал солнечный луч; под лиственную сень стрелой залетела ласточка и повернулась на лету, щебеча над головою умершего.
До чего же странно, — это ощущение, верно, знакомо каждому, — доставать старые письма времен нашей юности и их перечитывать; перед нами словно бы встает вся наша жизнь со всеми ее упованиями, всеми печалями. Сколько же людей, с которыми в прошлом нас связывали столь тесные узы, словно бы для нас умерли, и однако же они живы, просто мы долгое время не вспоминали о них, а когда-то верилось, что мы всегда будем друг за друга держаться, делить пополам и горе, и радость.
Сухой дубовый лист в этой книге — память о друге, друге школьных дней, друге на всю жизнь; он прикрепил его к студенческой шапочке в зеленом лесу, когда они заключили между собою союз навеки... Где-то он сейчас?.. Лист спрятан, дружба забыта!.. А вот тепличное растение из чужих краев, слишком нежное для садов севера, — его листья как будто бы еще хранят аромат. Его дала ему она, барышня из благородного вертограда. Вот белая кувшинка, он сам ее сорвал и оросил солеными слезами, кувшинка из пресных вод. А это — крапива, о чем же рассказывает ее листок? О чем думал он сам, срывая его и закладывая в книгу? Вот ландыш из лесной глуши; вот жимолость из цветочного горшка, стоявшего на окне в трактире, а вот — голые колючие былинки!..
Цветущая сирень склоняет над головой умершего свежие, душистые гроздья... со своим «кви-вить! кви-вить!» вновь пролетает ласточка... Пришли люди с гвоздями и молотком, на гроб с умершим, голова которого покоится на немой книге, опускают крышку. Сокрыто — забыто!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |