В одном старом поместье жили чудесные молодые господа. Небо наделило их богатством и удачей, жили они в свое удовольствие и творили добро, ведь им хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы, как они.
На Рождество в старинной рыцарской зале наряжали великолепную елку. Висевшие по стенам портреты украшали еловыми ветками, в камине потрескивал огонь. В зале собирались хозяева и гости, пели и танцевали.
А пораньше вечером Рождество отмечали в людской. Здесь тоже ставили большущую елку, украшали ее свечками из белого и красного воска, гирляндами, датскими флагами, вырезанными из цветной бумаги лебедями, а еще сеточками, в которых лежали рождественские подарки. В людской собирались бедные детишки, что жили в этом приходе, каждый приходил со своей мамой. Матери, правда, не столько любовались на елку, сколько косились на праздничный стол, где были разложены для них подарки: шерстяные вещи, постельное белье, платья и брюки. Да-да, именно туда смотрели матери и те из детей, кто постарше, покуда малыши тянули ручки к свечкам, мишуре и гирляндам из флажков.
Праздник для бедняков всегда устраивали в середине дня; каждый гость получал рождественскую кашу и кусочек жареного гуся с красной капустой. А когда гости вдоволь налюбуются на елку и будут розданы все подарки, всем подносили по кружечке пунша и по пончику с яблочною начинкой.
Бедняки расходились по домам, по своим убогим лачугам, и только и говорили, что о «роскошной жизни», то есть вспоминали все, что были съедено на празднике. А уж сколько раз пересматривались подарки!
И вот жили в том приходе Огородница Кирстен и Оле-Огородник. Были они мужем и женой и добывали хлеб свой насущный тем, что пропалывали да окапывали господский сад: за то имели они кров и стол. Каждое Рождество Кирстен и Оле получали свою долю подарков; было у них пятеро детишек, так всех пятерых господа одевали.
— Господа наши много добра делают! — говаривали, бывало, Кристен и Оле. — Да и то: у них ведь есть для этого денежки! А уж довольны-то собою небось как!
— Ну вот, видишь — четырем нашим чадушкам и перепало хорошей одежки... — сказал Оле-Огородник, рассматривая подарки. — Только почему для Убогонького ничего не нашлось? Трудно, что ли, о нем было вспомнить, разве он виноват, что не мог прийти на праздник?
Убогоньким в семье звали старшего, хотя при крещении дали ему имя Ханс.
Когда Ханс был совсем малыш, он был живой и подвижный ребенок, но вдруг случилось ему заболеть, и стал он, как называли это в семье, «слаб на ноги»: не мог ни ходить, ни стоять и уже пять лет лежал в постели.
— Да нет же, я и для него кое-что получила, — засуетилась Кирстен. — Не Бог весть что, правда — книжку одну. Ну, да пусть читает.
— Н-да. Чтением сыт не будешь, — покачал головой отец.
Но Ханс — Ханс был так рад! Мальчик он был смышленый, и чтение было ему в охотку, но и хоть какую пользу домашним он старался все же приносить.
Это можно даже лежа в постели. Ходить он не мог — но парень был рукастый, вязал шерстяные чулки и даже покрывала; хозяйка имения хвалила его работу и охотно покупала связанные им вещи.
А подарили Хансу книгу сказок: там было что почитать и над чем подумать.
— Да, пользы от этой книжки в хозяйстве — никакой! — решили родители. — Ну, да пусть себе читает, не все же ему носки вязать.
Настала весна; цветы и травы пошли в рост, а с ними вместе и сорняки, — это о них так поэтично сказано в псалме:
И короли, во славе их,
Пред полевой травой
Бессильны, ибо ей расти
По воле Всеблагой.
В саду было невпроворот работы — не только для садовника и его учеников, но и для Огородницы Кирстен и Оле-Огородника.
— Работенка наша — на износ, — жаловались они. — Только-только выполем все сорняки на дорожках, приведем в порядок тропинки в саду, как опять все затопчут. В усадьбе-то гости не переводятся! Ох, недешево господам это обходится! Но они — люди богатые!
— Странно устроен этот мир! — покачал головой Оле. — Вот, пастор говорит: «Все мы — дети Господни». Почему же тогда одним все, а другим — ничего?
— Как почему? Да из-за грехопадения! — ответила Кирстен.
Все разговоры крутились вокруг этого и вечером, покуда Ханс — Убогонький — лежал и читал свои сказки.
Бедность, работа на износ — от такой доли у Кирстен и Оле загрубели не только руки, но и мысли; родители никак не могли разобраться, что к чему, роптали все больше — и все дерзновеннее.
— У одних — богатство и счастье, а у других — одна нищета! Почему мы должны расплачиваться за грех прародителей и их любопытство?! Всему виною их ослушание да снедавшее их любопытство! Нет, мы бы никогда не поступили так, как они!
— Поступили бы! — отозвался лежащий в постели Убогонький. — Вот и в книге этой о том же говорится!
— Что говорится?
Тогда Убогонький прочел родителям старинную сказку о дровосеке и его жене, они тоже кляли Адама и Еву за то, что те ослушались Бога и съели яблоко, вот теперь и мучается род людской. Но случилось так, что проезжал мимо король той страны да и услышал этот разговор.
— Следуйте за мной, — приказал он, — отныне будете жить в роскоши, как я сам: и вам будут подавать обед из семи блюд, чтобы утолить голод, и еще восьмое блюдо — особое. Блюдо это — в накрытой чаше, и касаться его нельзя, такой я кладу запрет.
— Что же там такое, в этой чаше? — спросила жена.
— Эээ, не нашего это ума дело! — отвечал ей муж.
— Я же не из праздного любопытства, — пожала плечами женщина, — просто я хочу знать, почему нельзя заглянуть под крышку? Видно, что-то такое особенное в этой чаше!
— Особенное, это уж точно! — откликнулся муж. — Какой-нибудь механизм спрятан, вроде пистолета — сдвинешь крышку, а он выстрелит и всех переполошит.
— Ладно... — согласилась жена и не стала ничего трогать.
Только приснилось ей ночью, будто крышка над чашей сама приподнялась, а из-под нее разлился запах вкуснейшего пунша, который и пьют-то только на свадьбах да поминках. И лежал в чаше большой серебряный скиллинг с надписью: «Пригубите этого пунша и станете самыми богатыми в мире, а все остальные станут нищими!» Тут жена проснулась и рассказала свой сон мужу.
— Слишком много ты об этом думаешь! — пробурчал он.
— Но можно же осторожно приподнять крышку! — не сдавалась жена.
— Только — осторожно! — предостерег ее муж.
Женщина чуть-чуть приподняла крышку... А из-под нее тут же метнулись две юркие мышки. Метнулись — и пропали в мышиной норке.
— Что ж, прощайте, — сказал им король. — Отправляйтесь теперь домой и живите, как знаете. И не кляните впредь Адама и Еву — в вас самих та же тяга к ослушанию и неблагодарность!
— Откуда эта история? — спросил Оле-Огородник. — Как будто про нас. Есть тут над чем подумать!
На следующий день они опять работали в саду; солнце немилосердно палило, а потом они до нитки вымокли под дождем; в душе их поднимался ропот, в голове ворочались все те же невеселые мысли.
И вот, вечером того дня, сидели они дома, похлебав на ужин молочного киселя.
— Прочти-ка нам еще разок эту историю про дровосека! — сказал Оле своему старшему.
— Но в книжке множество других чудесных историй! — отозвался Ханс. — И все их я раньше не знал!
— Что мне до них! Мне только одна понравилась — та, которую я уже слышал.
И вот он и жена выслушали всю сказку вновь.
И потом еще не раз вечерами они возвращались к истории про дровосека.
— Все же не скажу, что мне все понятно до конца! — пробормотал как-то Оле-Огородник. — Жизнь сворачивается, как молоко: одним людям суждено стать простоквашей, а другим — творогом! Иным и везет во всем, они как сыр в масле катаются, а другие знают только скорбь и печаль!
Услышал Ханс-Убогонький эти его слова — а Ханс, хотя и был слаб ногами, зато головой силен. И прочел им он сказку из своей книжки, прочел про «Человека, что жил без скорбей да печалей». Да уж, стоило ему это сделать — сказка-то вот про что.
Жил-был некий король. Только напала на него хворь, единственное средство от которой — натянуть на себя рубашку, что носил да поистрепал человек, который мог бы взаправду сказать о себе, что в жизни не знал он ни скорби, ни печали.
Послал тогда король гонцов во все королевства, во все замки да поместья, ко всем, кто был богат и счастлив. Повыспросили гонцы всех богатых и знатных — и выходило, что каждому довелось спознаться со скорбью и печалью.
— А я вот ни о чем не скорблю да не печалюсь! — заявил сидевший у придорожной канавы свинопас. Рассмеялся да запел: — В мире нет меня счастливей!
— Дай же скорее нам свою рубашку, — получишь за нее полкоролевства!
Да только выяснилось, что у него даже рубашки нет. И этот человек называл себя счастливцем из счастливцев!
— Вот так парень! — воскликнул Оле-Огородник, и они с женой расхохотались, как не смеялись уже много лет.
Мимо как раз шел учитель.
— Что тут за веселье у вас? — поинтересовался он. — Счастье привалило? В лотерею выиграли?
— Да нет! — отмахнулся Оле-Огородник. — Это все Ханс, прочел он нам сказочку из своей книжки про человека, который жил без скорбей и печалей, так этому парню нечем было даже тело прикрыть. Смешно до слез, когда такое слышишь, а это ведь в книжке напечатано! Всяк тянет свой воз, у каждого забот полно — разве это не утешение?
— А что за книжка-то? — спросил учитель школы.
— Да книжка, что Ханс получил на прошлое Рождество в подарок. Господа подарили. Они знают, что он охоч до чтения, вот и порадовали убогого. Мы тогда еще сокрушались, мол, лучше бы он получил пару полотняных рубах. А книжка оказалась замечательная, о чем ни задумаешься — в ней ответ!
Учитель взял книгу и принялся ее листать.
— Давайте-ка еще разок послушаем ту историю! — сказал Оле-Огородник. — Я что-то не до конца в ней разобрался. Пускай Ханс прочтет нам и вторую сказку, про дровосека!
Этих двух историй Оле хватало с лихвой. Две сказки — они были как два солнечных лучика, что проникали в бедную каморку и отгоняли мысли, которые отравляли им жизнь и заставляли роптать.
Ханс прочел всю книжку — много раз, от корки до корки. Сказки были для мальчика окошком в мир, а иначе он был для него закрыт — ведь Ханс даже не мог выйти из дома: ноги-то не слушались.
Учитель присел рядом с постелью Ханса; они разговорились, и обоим эта беседа оказалась в радость.
С той поры учитель часто наведывался к Хансу, когда родителей не было дома. Для мальчика каждый его приход был настоящим праздником. Он жадно слушал, как старик рассказывает о необъятности земли, о других странах, о том, что солнце в миллион раз больше нашей планеты и страшно далеко от нее — так далеко, что пушечное ядро будет лететь от Солнца до земли целых двадцать пять лет, а свету нужно для этого всего восемь минут.
Сегодня это знает каждый прилежный школьник, но Хансу это все было внове и так удивительно — никакая сказка с этим не сравнится!
Несколько раз в год учитель обедал у хозяев усадьбы, и вот как-то довелось ему во время обеда рассказать им, как много значат сказки в жизни обитателей бедной лачуги — всего-то две истории из подаренной на Рождество книжки, но они стали благословением для всей семьи! У них в семье мальчик-калека, но мальчик очень способный, и вот он читал родителям вслух и заставил их задуматься, а там — и радоваться жизни.
Когда учитель уже собрался домой, хозяйка остановила его и дала два серебряных далера для маленького Ханса.
— Отдайте эти деньги отцу с матерью! — сказал Ханс учителю.
А Оле-Огородник и Огородница Кирстен сказали:
— Видно, в Убогоньком наше благословение!
Прошло несколько дней. Родители как раз работали в господском саду, когда у их хижины остановился экипаж из поместья — это приехала добросердечная молодая хозяйка. Она была несказанно рада, что ее рождественский подарок оказался таким утешением и радостью для мальчика и его родителей.
Госпожа привезла с собой ситный хлеб, фрукты, бутыль сока; но еще замечательнее было то, что она привезла в подарок Хансу птичку в позолоченной клетке: маленькую птаху, которая умела петь чудесные песни. Клетку с птичкой водрузили на обшарпанный комод, стоявший недалеко от постели Убогонького, так что мальчик мог смотреть на птичку и слушать ее песни. Даже на деревенской улочке слышно было пение этой птахи.
Оле-Огородник и Огородница Кирстен пришли домой, когда дама уже уехала; они видели: сын был так рад этому визиту. Но про себя они подумали, что от привезенного подарка — одно беспокойство:
— О чем только думают эти богатеи! — ворчали родители. — Теперь еще и о птичке заботься! Убогонький-то за ней ухаживать не будет. Да кошка, того гляди, придушит ее — и все!
Прошло восемь дней, потом еще восемь; кошка за это время не раз заглядывала в комнату, но на птичку вроде бы не обращала никакого внимания и не пыталась ее сцапать. А потом все и случилось. Дело было после обеда, когда все, кроме Ханса, работали в господском саду. Ханс лежал в постели и читал сказку про жену рыбака — про то, как все, что она захочет, тут же исполнялось: захотела она стать королевой — пожалуйста, захотела быть императрицей — пожалуйста, но когда она захотела стать вровень с Богом — как тут же снова очутилась на самом дне, с чего и началась эта история.
В сказке и намеком не поминалась ни птица, ни кошка, но когда все случилось, именно эту сказку читал Ханс, поэтому сказка навсегда врезалась ему в память.
Клетка стояла на комоде, а кошка сидела на полу и плотоядно смотрела на птицу своими зеленющими глазами. Всем своим видом кошка словно бы говорила: «Сейчас я тебя съем, милочка моя!»
Ханс испугался — кошка смотрела на птичку так, что все было ясно без слов.
— Брысь! — шикнул он на кошку. — А ну, кыш отсюда!
Но кошка только подобралась, как пружина.
Что было делать Хансу? У него не было ничего под рукой, чтобы запустить в кошку... Разве что любимая книжка — сказки. Он размахнулся и кинул книжку, корешок ее порвался, переплет полетел в одну сторону, книжка — в другую... Кошка лишь отступила на шаг и так посмотрела на Ханса, словно хотела сказать:
«Эээ... не вмешивайся в это дело, Ханс. Я могу бегать, я могу прыгать, а ты что?!»
Ханс не сводил с кошки глаз, на душе у него стало совсем тревожно; забеспокоилась и пичуга. Позвать на помощь? Дома никого не было, и кошка, похоже, это знала. Она вновь подобралась для прыжка. Ханс стал размахивать своим одеялом, руки-то у него были сильные, кошка и ухом не повела; тогда одеяло полетело в кошку — та вспрыгнула на стул, со стула — на подоконник, и теперь до птички было совсем близко.
Ханс чувствовал, как горячо бьется кровь в жилах, но думал совсем не об этом, а о птичке и кошке; без посторонней помощи он не мог встать с постели, не мог подняться на ноги, не говоря о том, чтобы пройти хоть шаг. У него сердце зашлось, когда он увидел, что кошка с подоконника перепрыгнула на комод и опрокинула клетку. Птичка бессильно билась о прутья.
Ханс закричал, судорожно дернулся — и, не помня себя, выпрыгнул из постели, метнулся к комоду, смел кошку на пол и вцепился в клетку, где в ужасе металась птичка. Сжав клетку в руках, он выбежал за дверь — прямо на улицу.
Струящиеся по лицу слезы слепили его; он ликовал, он захлебывался криком:
— Я иду! Я иду!
Он опять мог ходить; порой случается, что расслабленный встает и ходит!
Учитель жил по соседству; к нему-то и вбежал Ханс — вбежал босой, в одной только рубашке и курточке, сжимая в руках клетку с птицей.
— Я хожу! — кричал он. — Господи, Боже мой! — и он разрыдался от счастья.
Вот радости-то было в доме Оле-Огородника и Огородницы Кирстен!
— Дня, счастливей, чем этот, нам уже не видать! — твердили они.
Ханса позвали к себе сами хозяева усадьбы. Дорога в поместье — он и не помнил, сколько лет он по ней не ходил. Казалось, деревья и заросли кустов лещины вдоль дороги кивают ему, говоря: «Добрый день, Ханс! Как мы рады тебя видеть!» Солнечные зайчики плясали у Ханса на лице, плясали у Ханса в сердце.
Господа, добросердечные молодые господа усадили его вместе с собой за стол. Они были так рады, так счастливы, — словно он был их собственным сыном.
Но больше всех радовалась госпожа, которая подарила ему книжку со сказками и принесла ему птичку. Птичка, правда, не выдержала пережитого, умерла, но помогла мальчику снова обрести здоровье. Что до книжки — та вернула ему и родителям веру в жизнь; но мальчик не расстался с нею, он книжкой дорожил и собирался хранить ее до старости. Еще он хотел бы выучиться ремеслу... Вот бы стать переплетчиком: «Тогда я буду читать все-все новые книжки...».
Под вечер госпожа позвала в усадьбу родителей Ханса. Госпожа и ее муж — они говорили с о Хансе: он благочестивый и смышленый парнишка, прилежный и к наукам тянется. А в добром деле Господь всегда поможет.
Родители Ханса вернулись из усадьбы счастливые и радостные — особенно Кирстен, хотя на следующий день, провожая Ханса, она и всплакнула. Он уезжал — в новом, хорошем костюме; и сам он был мальчик хороший. Но теперь ему предстояло уехать далеко-далеко, за море, и жить там в школе, и учить латынь. Так что пройдет много лет, прежде чем они увидят своего Ханса.
Книжку сказок он оставил дома — родителям захотелось сохранить ее на память. Отец частенько в нее заглядывал, и тех двух историй никогда не пропускал — да и то, он ведь знал их наизусть.
Родители получали от Ханса письма, одно лучше другого. Его приютили добрые люди, он сыт и ухожен. А какая радость ходить в школу — там столькому можно научиться; он хотел бы дожить до ста лет и учителем хотел бы стать.
— Вот бы успеть увидеть! — вздохнули родители и сложили руки, словно шли за причастием.
— Нет, ну надо же, как все вышло с Хансом! — бормотал Оле. — Господь печется и о бедных детях! Ханс — тому доказательство. На Убогоньком Господь свою благость и явил. Можно подумать, эта история не с нами приключилась, а мы ее в Хансовой книжке сказок вычитали.
Примечания
«Убогонький» (Kroblingen) — впервые опубликована в 1872 г. (См. примеч. к истории «О чем рассказывала старая Иоханна».) «История «Убогонький» — одна из последних, а, возможно, и последняя из написанных мной. Поскольку, на мой взгляд, она принадлежит к числу лучших и является своего рода прославлением сказочного творчества, то, пожалуй, могла бы подходящим образом завершить все собрание». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 414.)
«И короли, во славе их...» — строки из псалма Брорсона.
...что расслабленный встает и ходит... — Библейская аллюзия. «И приводили к нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их». (Евангелие от Матфея 4, 24.)