I. «Суп из колбасной палочки»
Обед был вчера отменный, — рассказывала старая мышь другой мыши, которой не довелось побывать на пиру. — Я сидела двадцать первой по счету от Мышиного короля; это не так уж и плохо! Ну а что до самих кушаний, то подобраны они были на славу! Плесневелый хлеб, шкварки, сальные свечи и колбаса — а после все то же самое сызнова; это все равно что угоститься два раза подряд. Обстановка была самая непринужденная, мы весело болтали, как в семейном кругу; все было подъедено начисто — кроме колбасных палочек1; о них-то и зашел разговор, тут кто-то и упомяни про суп из колбасной палочки; слышать о нем слышали все, да только никто не пробовал, а уж тем более не знал, как его варить. За изобретателя этого супа был провозглашен чудный тост: он заслуживал того, чтобы заведовать богадельней! Ну не остроумно ли? А старый Мышиный король поднялся и пообещал, что та из молодых мышей, которая сумеет вкуснее всех сей суп приготовить, станет его королевою, а на размышление он им дает целый год.
— Что ж, это недурственно! — сказала другая мышь. — Только как этот суп готовят?
— Вот именно, как? Об этом-то они все и спрашивали, мыши женского полу, и молодые, и старые. Всем хотелось стать королевою, да только кому охота брать на себя такой труд и пускаться в странствия по белу свету, чтобы научиться его варить, а без этого, видно, не обойтись! И ведь не всякая мышь готова покинуть свое семейство и проторенные ходы и лазейки; на чужбине сырные корки не валяются на дороге, и не всякий день пахнет шкварками, нет, там, быть может, придется жить впроголодь, а еще, чего доброго, тебя возьмет и съест заживо кошка!
Эти соображения, похоже, и отпугнули большинство от познавательного путешествия; предпринять его вызвались лишь четверо мышек, молодых и шустрых, но бедных; они решили отправиться каждая в одну из четырех стран света, а там уж как кому повезет; и каждая взяла с собой колбасную палочку, дабы помнить о цели своего путешествия, она должна была служить им дорожным посохом.
В начале мая они отбыли и в начале же мая, спустя год, воротились обратно, но только втроем, о четвертой не было ни слуху ни духу, а решающий день настал.
— Ну почему наивысшее удовольствие всегда должно что-нибудь да омрачить! — посетовал Мышиный король, однако же велел пригласить мышей со всего околотка; собраться они должны были в кухне; три мышки-путешественницы стояли рядком и особняком; на месте четвертой, которая не явилась, водрузили колбасную палочку, обвитую черным флером. Никто не осмеливался выразить свое мнение, прежде чем три мышки не отчитаются, а Мышиный король не скажет своего слова.
А теперь послушаем!
II. Что повидала и узнала во время своего путешествия первая мышка
— Когда я пустилась странствовать по белу свету, — сказала мышка, — я думала, как многие и многие мои сверстницы, что уже поглотила всю жизненную мудрость, но я ошибалась, ведь на это требуется не один год. Я тотчас отправилась в плавание на корабле, который держал путь на север; я прослышала, что корабельный кок должен уметь изворачиваться, но это дело нехитрое, когда под рукою — полным-полно свиных боков, бочек с солониной и порченой муки. Ты смакуешь жизнь! Но не научаешься тому, как варить суп из колбасной палочки. Мы плыли много дней и ночей, нас и качало, и заливало. Когда мы наконец прибыли куда нужно, я сошла с корабля; было это далеко на севере.
До чего же странно — оставить родимые ходы и лазейки, уплыть на корабле, который тоже представляет собой в некотором роде ходы и лазейки, и вдруг очутиться за сотни миль, в незнакомой стране. Там были дремучие леса с елями и березами, до того пахучие! Мне такое не по нутру! Дикие травы издавали до того пряный запах, я чихала и думала о колбасе. Там были большие лесные озера, вода в них вблизи казалась прозрачною, а издали — черною, как чернила; там плавали белые лебеди, я приняла их за пену, до того тихо сидели они на воде, но потом я увидела, как они летают и ходят, и признала их; они гусиного племени, их выдает походка — от родства не открестишься! Я держалась своих, прибилась к лесным и полевым мышам, которые, между прочим, ужасно невежественны, в особенности что касается угощения, а ведь ради этого я и поехала за границу. Одна уже мысль о том, чтобы сварить суп из колбасной палочки, настолько поразила их воображение, что они тут же разнесли это по всему лесу, но только задачу мою они посчитали неразрешимой, да и сама я меньше всего ожидала, что прямо тут, этой же самой ночью буду посвящена в таинство приготовления сего супа. Лето в самом разгаре, оттого-то в лесу так и пахнет, сказали они, оттого-то травы такие пряные, озера такие прозрачные и вместе такие темные, а на них — белые лебеди. На лесной опушке между тремя-четырьмя домами был установлен шест, высокий, как грот-мачта, с верхушки его свисали венки и ленты, то было майское дерево; вокруг отплясывали девушки с парнями да еще и пели взапуски со скрипкою музыканта. Они продолжали веселиться на закате солнца и при луне, но я к ним не пошла — ну что делать маленькой мышке на лесном балу! — я сидела на мягком мохе и держала свою колбасную палочку. Ярче всего луна освещала лужайку, где стояло дерево и рос мох, до того бархатистый, осмелюсь сказать: бархатистый, как шубка Мышиного короля, только он был зеленого цвета, на котором отдыхал глаз. И тут вдруг на лужайку вышли гурьбою очаровательнейшие крошечные существа, ростом не более чем мне по колено, обличьем они были как люди, правда, лучше сложены, они называли себя эльфами, и на них были изящные одеяния из цветочных лепестков, отделанные мушиными и комариными крылышками, — очень недурные! Я сразу же поняла, они что-то ищут, но не знала, что именно, и тут несколько из них подошли ко мне, и самый с виду знатный указал на мою колбасную палочку и произнес: «Именно такой нам и нужен! Он как будто для нас и вырезан, он превосходен!» И чем дольше эльф рассматривал мой дорожный посох, тем больше им восхищался.
«Могу одолжить, но только не насовсем!» — сказала я.
«Не насовсем!» — ответили они хором и, приняв у меня колбасную палочку, отнесли ее, пританцовывая, на ту самую чудесную лужайку, поросшую зеленым мохом, и установили посередине. Им тоже хотелось иметь майское дерево, и мой посох пришелся им как нельзя лучше. Тут его начали украшать; и он просто преобразился!
Маленькие паучки заткали его золотыми нитями, развесили вьющиеся шарфы и флаги, столь тонкой работы, так отбеленные на лунном свету, что у меня в глазах резало; они собрали с бабочкиных крыльев разноцветную пыльцу и осыпали ею белоснежную дымку, и на ней засверкали цветы и алмазы, мою колбасную палочку было не узнать; такого майского дерева, каким она стала, пожалуй, не сыщешь на всем белом свете. Вот тогда-то и явились толпою прочие эльфы — участники празднества, причем безо всяких одежд, это был верх изящества; меня пригласили полюбоваться на все это великолепие, но только издали, я была слишком для них велика.
Тут заиграла музыка! Точно зазвенели тысячи стеклянных колокольчиков, звучно и громко; я решила было, что это поют лебеди, а еще мне послышался голос дрозда и кукушки; ну а под конец казалось, будто поет весь лес, я различала детские голоса, звон колоколов и пение птиц, слышала прелестнейшие мелодии, и все это очарование исходило от майского дерева эльфов — ну чисто куранты! — и это была моя колбасная палочка. Вот уж не думала, что из нее можно столько всего извлечь, видно, все зависит от того, в какие она попадет руки. Право же, я до того растрогалась; я плакала, как может плакать маленькая мышка, от вящего удовольствия.
Ночь промчалась так быстро! Ну да в тех краях она в эту пору длится недолго. На рассвете потянул ветерок, гладь лесного озера зарябило, все тончайшие, развевающиеся шарфы и флаги унесло прочь; зыбкие беседки из паутины, висячие мостики и балюстрады — или как это там еще называется, — перекинутые с листка на листок, вмиг улетучились; шестеро эльфов принесли мне мою колбасную палочку и спросили, нет ли у меня желания, которое они могли бы исполнить; тогда я попросила их рассказать мне, каким образом варят суп из колбасной палочки.
«Каким образом? — сказал самый из них знатный и рассмеялся. — Ты же только что это видела! Ты едва ли даже узнала свою колбасную палочку!»
«А, вот вы о чем! — сказала я. И открыла им, с какой целью путешествую и что от меня ожидают дома. — Какая, — говорю, — польза Мышиному королю и всему нашему могущественному королевству от того, что я видела всю эту красоту! Не могу же я вытрясти ее из колбасной палочки и сказать: «Вот вам палочка, а вот и суп!» Ведь обычно это предлагают на закуску, после того как все уже насытились!»
Тогда эльф обмакнул свой крошечный палец в чашечку синей фиалки и сказал мне:
«Гляди же! Я умащаю твой дорожный посох. Когда ты воротишься назад, во дворец Мышиного короля, дотронься им до теплой королевской груди, и на нем сверху донизу расцветут фиалки, пусть даже это будет суровой зимою. Так что ты вернешься домой не с пустыми руками, а вот тебе в придачу и еще кое-что!»
Но не договорив про это «кое-что», мышка прикоснулась концом посоха к груди короля, и он в самом деле покрылся чудеснейшими цветами, которые источали такой аромат, что Мышиный король приказал мышам, стоявшим ближе всех к очагу, немедля сунуть хвосты в огонь, чтоб пахнуло паленым, — до того несносно благоухали фиалки, это совсем не тот запах, который приятен мышам.
— Ты говорила, там было еще кое-что в придачу! — сказал Мышиный король.
— Да, — ответила мышка. — Это то, что, судя по всему, называют эффектом!
Тут она перевернула посох, и цветы все до одного исчезли, и он стал гол, и она подняла его, словно дирижерскую палочку.
— «Фиалки — для услаждения зрения, обоняния и осязания! — сказал мне эльф. — Но еще есть кое-что для слуха и вкуса!»
И мышка взмахнула палочкой; раздалась музыка, только не такая, как в лесу на празднестве эльфов, нет, а такая, какую можно услышать в кухне. Ну и концерт же тут начался! Да так неожиданно, словно ветер задул во все дымоходы сразу, чайники с горшками заклокотали, совок для угольев загромыхал по медному котлу — и вдруг все затихло; слышно было лишь, как приглушенно пел свою песню чайник, до того чудную, что не поймешь, заканчивал он ее или начинал; тут закипел маленький горшок, а за ним большой горшок, они друг дружку недолюбливали и, похоже, ничего не соображали. А мышка разошлась и вовсю размахивала своей дирижерской палочкой — горшки пенились, бурлили и клокотали, ветер свистел, дымоход завывал: у-у-у! — мышке стало так жутко, что она даже выронила палочку.
— А суп-то с наваром! — сказал старый Мышиный король. — Ну а что будет на закуску?
— Это все, — ответила мышка и сделала реверанс.
— Все?! — сказал Мышиный король. — Ну тогда послушаем-ка, что нам расскажет следующая!
III. Что поведала вторая мышка
— Я родилась в дворцовой библиотеке, — начала вторая мышка, — к несчастью, мне и большинству моих родичей ни разу не довелось побывать в столовой, не говоря уже о кладовой; в кухне я впервые очутилась лишь перед тем, как отправиться в путешествие, да еще вот сегодня. В библиотеке мы нередко голодали, зато приобрели много познаний. До нас дошел слух о королевской награде, назначенной за приготовление супа из колбасной палочки, и тогда моя старая бабушка вытащила одну рукопись, сама она прочесть ее не могла, но слышала, как ее читали, и там говорилось: «Коль ты поэт, ты сумеешь сварить суп из колбасной палочки». Бабушка спросила меня, не поэт ли я. Я за собой такого не знала, на что она сказала, раз так, то я должна постараться им стать; а что же для этого требуется, спросила я, ибо мне это представлялось не менее сложным, чем приготовление самого супа; но бабушка недаром слышала чтение рукописи; она сказала, тут необходимы три основных ингредиента: «Ум, фантазия и чувство! Если тебе удастся взять и вложить их в себя, значит, ты — поэт, а уж тогда ты запросто совладаешь с колбасною палочкой».
И вот я отправилась в путь, на запад, чтобы стать поэтом.
Мне было известно: в любом деле самое главное — ум, два же других ингредиента далеко не в такой чести! Поэтому прежде всего я решила набраться ума-разума. Да, но где же его искать? «Пойди к муравью и будь мудрым!» — изрек великий царь в земле Иудейской, это я узнала в библиотеке, вот я и шла, не останавливаясь, пока не добралась до первой же большой муравьиной кочки, где и стала дожидаться, что помудрею.
Муравьи — народ весьма респектабельный, они — олицетворение разума, все у них как арифметическая задача, где решение сходится с ответом. Работать и откладывать яйца, по их словам, значит, жить в настоящем и заботиться о потомстве, чем они и занимаются. Они разделяются на «чистых» муравьев и на «черных»; у них есть табель о рангах, первая по ранжиру — муравьиная царица, и ее мнение единственно правильное, ибо она постигла все премудрости, — знать это мне было немаловажно. Она говорила так много и до того умно, что мне это показалось глупым. Она говорила, что выше их кочки в мире ничего нет, но рядом стояло дерево, которое было выше, много выше, отрицать этого было нельзя, и посему это не обсуждалось; как-то вечером один муравей заблудился, и заполз на это дерево, и забрался ну не на самую макушку, но так высоко, как никогда еще не забирался никакой муравей; повернув назад и отыскав дорогу домой, он рассказал в муравейнике, что снаружи есть нечто более высокое, но остальные муравьи усмотрели в этом оскорбление всему их сообществу и приговорили его к наморднику и долговременному одиночеству; только вскоре после того к дереву приполз другой муравей, и совершил такое же путешествие, и сделал то же самое открытие, и рассказал о нем, как передавали, в сдержанных и расплывчатых выражениях, а поскольку это был уважаемый муравей, из «чистых», ему поверили, и когда он умер, ему воздвигли памятник из яичной скорлупки, отдавая дань уважения учености. Я видела, — продолжала мышка, — как муравьи бегают взад и вперед, перетаскивая на спине яйца; одна муравьиха уронила свое яйцо, как она ни старалась его поднять, ничего у нее не получалось, тут на выручку пришли двое других, они помогали ей, не жалея сил, так что чуть было не обронили собственные яйца, тогда они моментально ее оставили, ведь всяк сам себе дороже; а муравьиная царица сказала по этому поводу, что здесь были явлены сердце и ум. «Эти два качества возносят нас, муравьев, над прочими разумными существами. Ум должен и обязан главенствовать, а умнее всех — я!» — и тут она поднялась на задние лапки, до того приметная, что ошибиться нельзя было; я взяла ее и проглотила! «Пойди к муравью и будь мудрым!» Я же добралась до самой муравьиной царицы!
Потом я подошла поближе к упомянутому большому дереву, это был дуб, с высоким стволом и могучею кроною, старый-престарый; я знала, тут обитает живое создание, женщина, что зовется дриадою, она рождается вместе с деревом и вместе с ним умирает; я слыхала об этом в библиотеке; и вот теперь я воочию увидала такое дерево и дубовую нимфу; завидя меня так близко, она испустила душераздирающий крик; как и все женщины, она безумно боялась мышей, но у нее было на то куда больше оснований, чем у других, ведь я могла подгрызть дерево, и тогда бы оборвалась ее жизнь. Я заговорила с ней тепло и приветливо и ободрила ее, и она посадила меня на свою нежную ладонь и, узнав, что побудило меня отправиться странствовать по белу свету, пообещала, что, быть может, уже в тот же самый вечер я обрету одно из двух сокровищ, которые мне еще осталось найти. Она поведала мне, что Фантазий — ее короткий приятель, он так же прекрасен, как и бог любви, и что он не раз отдыхал под сенью этих ветвей, которые еще пуще шумели у них над головами; он звал ее своею дриадой, сказала она, а дерево — своим деревом, корявый, могучий, красивый дуб пришелся ему по душе. Его крепкие корни широко протянулись и глубоко ушли в землю, а ствол с кроною возносился ввысь, в открытое небо, и спознался с метелями, буйными ветрами и жарким солнцем. Да, так она и говорила: «На самой верхушке распевают птицы и рассказывают о чужих краях! А на единственном высохшем суку свил гнездо аист, это так украшает, а кроме того, узнаешь кое-какие вести из страны пирамид. Фантазию все это очень нравится, но только ему этого мало, он и меня упрашивает рассказывать ему про жизнь в лесу с тех самых пор, как я была маленькой, а дерево — нежным росточком, не видным из-за крапивы, и до сего дня, когда оно стало таким большим и могучим. Сядь-ка сюда, под ясменник, и гляди в оба: когда прилетит Фантазий, я уж как-нибудь изловчусь и щипну его за крыло и выдерну перышко, забирай его, лучшего не доставалось ни одному поэту!.. Этого тебе будет довольно!»
Прилетел Фантазий, перо было вырвано, я его схватила, — продолжила мышка. — Я держала его в воде, пока оно не размякло!.. Оно все еще было неудобоваримо, но я его сгрызла! Это совсем нелегко — прогрызать себе путь в поэзию, ведь приходится много чего проглатывать! Итак, я обладала уже двумя сокровищами, умом и фантазией, и благодаря им я знала теперь, что третье искать надобно в библиотеке, ибо кто-то из великих изрек и написал: романы существуют единственно для того, чтобы избавить людей от излишних слез, иначе говоря, это своего рода губка, впитывающая чувства. Я припомнила парочку таких книг, они всегда казались мне весьма аппетитными, они были до того зачитаны, до того засалены, наверняка они вобрали в себя безбрежное море.
Я направилась домой, в библиотеку, и за один присест проглотила почти целый роман, то есть мякоть, собственно содержание, корку же, переплет, я не трогала. Переварив этот роман, а за ним другой, я почувствовала, как во мне что-то зашевелилось, я принялась за третий — и стала поэтом, так я и сказала себе и другим; у меня разболелась голова, разболелся живот и чего только не разболелось; я стала думать о том, какие истории можно привязать к колбасной палочке, и в голову мне пришло столько! — муравьиная царица отличалась необыкновенным умом; я вспомнила про человека, который взял в рот оструганную палочку и сделался невидимкою, и палочка тоже; я подумала про палку о двух концах и как ставят палки в колеса, работают из-под палки, перегибают палку — и забивают осиновый кол! Все мысли мои были заняты палками! А ведь о них можно сочинять, коль ты поэт, а я и есть поэт, я ради этого из шкуры лезла! Итак, каждый божий день я могла бы вас угощать палкой, то бишь историей, это и есть мой суп!
— Давайте-ка теперь послушаем третью! — сказал Мышиный король.
— Пи! Пи! — раздалось с порога, и в кухню влетела мышка, четвертая по счету, та, которую считали погибшей; она сшибла колбасную палочку, обвитую черным флером, она бежала и день, и ночь, ехала по железной дороге товарным поездом, на который ей удалось попасть, и все равно чуть было не опоздала; она протиснулась вперед, вся взъерошенная, она потеряла свою колбасную палочку, но отнюдь не дар речи, и с места в карьер принялась рассказывать, как будто все только ее и ждали, только ее и хотели слушать, а больше на свете ничего не существовало; она заговорила, не переведя духу, — и выговорилась; она появилась до того неожиданно, что, пока она рассказывала, никто не успел ее осадить.
Послушаем-ка!
IV. Что поведала четвертая мышь, которая опередила третью
— Я сразу же отправилась в самый большой город, — сказала она. — Названия я не помню, у меня на это плохая память. Прямо с поезда я попала вместе с конфискованными товарами в ратушу, а там подбежала к тюремщику; он рассказывал о своих узниках, особенно об одном, который позволил себе опрометчиво высказаться, и вот из этого-то раздули бог знает что. «Все это — суп из колбасной палочки! — сказал тюремщик. — Но этот суп может стоить ему головы!» Конечно же, этот узник меня заинтересовал, — продолжала мышка. — Улучив момент, я к нему проникла; пусть двери и на замке, но лазейка для мыши всегда отыщется! Он был бледен, у него были длинная борода и большие блестящие глаза. Лампа коптила, но стены к этому были привычные, куда уж им стать чернее. Узник выцарапывал рисунки и стихи, белым по черному; я их не читала. По-моему, он скучал, я оказалась желанной гостьей. Он начал приманивать меня хлебными крошками, свистом и ласковыми словами; он так мне радовался; я доверилась ему, и мы стали друзьями. Он делил со мной хлеб и воду, угощал меня сыром и колбасой; я жила припеваючи; и все ж таки, должна сказать, больше всего меня привлекала его обходительность. Он позволял мне бегать по своей руке, даже под рукавом; позволял взбираться на бороду, называл меня своим дружочком; я порядком к нему привязалась да и как же тут не ответить взаимностью! Я позабыла, зачем пустилась путешествовать по свету, позабыла о колбасной палочке, припрятанной в щелке пола, она так там и лежит. Я решила остаться, ведь уйди я, бедный узник был бы один-одинешенек, разве это жизнь! Я осталась, а он — нет! В последний раз он говорил со мною так грустно, дал мне двойную порцию хлеба и сырных корок и послал мне воздушный поцелуй; он ушел и больше не вернулся. Не знаю, что с ним сталось. «Суп из колбасной палочки!» — повторил тюремщик, к нему я и пошла, но ему-то как раз доверять не следовало; да, он взял меня в руки, только он посадил меня в клетку с нудным колесом, это было убийственно! Бежишь, бежишь — и ни с места, а над тобой же еще и потешаются!
Внучка тюремщика была премилой малюткой, с вьющимися золотистыми волосами, веселая и улыбчивая. «Бедная мышка!» — сказала она, заглянув в мою мерзкую клетку, и вытащила железный штырек — я спрыгнула на подоконник, а оттуда — в кровельный желоб. Свободна! Свободна! — не шло у меня с ума, где уж там помнить о цели моего путешествия!
Было темно, надвигалась ночь, я остановилась на ночлег в старой башне; там жили сторож и сова; никому из них я не доверяла, особенно сове; сова походит на кошку и страдает большим недостатком — она ест мышей; но всем свойственно ошибаться, вот и я тоже ошиблась; это была почтенная старая сова, в высшей степени образованная, она знала куда больше, чем сторож, и ровно столько же, сколько я; совята ее подымали шум по любому поводу; «Бросьте-ка варить суп из колбасной палочки!» — увещала она их, и это самые строгие слова, на какие она только была способна, до того горячо она любила свое семейство. Я прониклась к ней таким доверием, что пискнула из щелки, где укрывалась; она это оценила и обещала мне свое покровительство и заверила в том, что не позволит тронуть меня ни единому зверю, уж лучше она сама меня съест поближе к зиме, когда будет тяжело с продовольствием.
Ума у нее была палата; она доказала мне, что сторож не мог бы трубить, не будь у него привешен рожок. «Оттого он и пыжится, вообразил себя невесть какой важной птицей! Много шуму, да мало толку! Суп из колбасной палочки!» Тут я попросила у нее рецепт, и тогда она объяснила мне: «Суп из колбасной палочки — всего-навсего поговорка, которая в ходу у людей, и толковать ее можно по-всякому, причем каждый уверен, что его толкование — единственно верное; на самом же деле это ничего не значит!»
«Ничего не значит!» — повторила я. Это меня сразило! Истина не всегда приятна, однако она превыше всего! Вот и старая сова тоже так сказала. Я поразмыслила над этим и поняла: если я принесу то, что превыше всего, это будет куда больше, чем суп из колбасной палочки. И тогда я мигом собралась в путь, чтобы успеть попасть домой в назначенный срок и принести наивысшее и наилучшее: истину. Мыши — народ просвещенный, а Мышиный король среди них — светоч. Он способен на то, чтобы сделать меня королевой во имя истины!
— Твоя истина — ложь! — сказала мышь, которой еще не давали слова. — Я умею варить этот суп — и сварю!
V. Как он варился
— Я никуда не ездила, — сказала последняя мышь, — я осталась на родине, это самое правильное! Зачем уезжать, когда все и так под рукой! Я осталась! Я не якшалась со сверхъестественными существами, не глодала книг и не вела бесед с совами. Я научилась варить суп, потому что самостоятельно мыслила. А ну-ка поставьте котел на очаг да налейте воды, с краями! Разведите под ним огонь! Пусть горит, пусть вода закипит, она должна кипеть ключом! Теперь бросьте туда палочку! Ну а сейчас не соизволит ли Мышиный король сунуть свой хвост в бурлящую воду и помешать? Чем дольше он будет помешивать, тем наваристей будет суп; это ничего не стоит! Не нужно никаких приправ, нужно только помешивать!
— А кто-нибудь другой это сделать не может? — спросил Мышиный король.
— Нет, — сказала мышь. — Тут вся сила — в королевском хвосте!
Вода закипела ключом, и Мышиный король пристроился у самого котла, что было небезопасно, и примерился, как это обыкновенно делают мыши в молочной, собираясь снять хвостом сливки, а потом его облизать, но стоило ему запустить хвост в горячий пар, и он тотчас же спрыгнул на пол.
— Разумеется, ты станешь моей королевой! — сказал он. — А с супом мы погодим до нашей золотой свадьбы, тогда у бедняков в моем королевстве будет чему радоваться и что предвкушать!
И они справили свадьбу; правда, многие мыши, придя домой, говорили:
— Какой же это суп из колбасной палочки? Скорее, это суп из мышиного хвоста!
Кое-что из рассказанного, на их взгляд, было изложено очень недурно, ну а в целом все могло быть иначе! «Вот я бы рассказала так-то и так-то!..»
То была критика, а критики всегда крепки — задним умом.
* * *
История эта обошла весь свет, мнения на ее счет разделились, однако же от нее нисколько не убыло; а это самое главное в большом ли, в малом ли, даже в супе из колбасной палочки; только благодарности за нее ожидать не приходится!
Примечания
«Суп из колбасной палочки» (Suppe paa en Pølsepind) — впервые опубликована в 1858 г. в первом выпуске первого цикла «Новых сказок и историй» вместе со сказками и историями «Бутылочное горлышко», «Ночной колпак холостяка», «Кое-что», «Последний сон старого дуба» и «Азбука». «В наших пословицах и поговорках часто заключено зерно целой истории. Я как-то высказал это, а потом подтвердил свою мысль, написав сказку «Суп из колбасной палочки»». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 397.)
1. Тонкие деревянные палочки, которыми с одного конца «зашпиливали» кишки перед тем, как начинять мясным фаршем.