В маленьком провинциальном городке, в доме человека, у которого была своя собственная усадьба, все семейство сидело вечером, собравшись в кружок; было это той порою, когда говорят «нынче рано темнеет»; погода стояла еще мягкая и теплая; горела лампа; окна, уставленные цветочными горшками, были завешены длинными занавесями, а за окнами светил ясный месяц; но разговор сейчас шел не о нем, а о большом старом камне, лежащем во дворе, возле кухонной двери, на который служанки обыкновенно выставляли сохнуть на солнце вычищенную медную утварь и на котором любили играть ребятишки, — на самом же деле это был старый надгробный камень.
— По-моему, — сказал хозяин дома, — он из старой монастырской церкви. Перед тем как ее снести, распродавали все: и церковную кафедру, и доски с эпитафиями, и надгробные камни! Мой покойный отец купил несколько штук, их разбили на куски, чтоб замостить улицу, ну а этот оказался лишним, с тех пор он тут и лежит.
— Сразу видно, что это надгробный камень, — сказал старший из детей. — На нем еще можно разглядеть песочные часы и очертания ангела, а вот надпись почти вся стерлась, кроме имени «Пребен», за которым сразу же идет заглавное «С», а чуть пониже — «Марта»; ну а больше не разобрать, хотя и это проступает только после дождя или когда его вымоешь.
— Боже правый, да это ж могильный камень Пребена Сване и его жены! — отозвался глубокий старик, который вполне годился в деды всем собравшимся в комнате. — Да, они одни из последних, кого схоронили на старом монастырском кладбище! Старые уважаемые люди, я помню их сыздетства! Их знали все, и все их любили, это была у нас старейшая супружеская чета — король с королевою! Поговаривали, будто золота у них непочатый угол, однако одежду они носили простую, сермяжную, зато льняные сорочки на них были ослепительной белизны! Чудесные они были старики, Пребен с Мартой!.. Сидят, бывало, на скамеечке, на высоком каменном крыльце, под раскидистой липою, и кивают прохожим, приветливо, ласково, посмотришь на них — прямо душа радуется! А уж сколько добра они сделали беднякам, и сказать нельзя! Кормили их и поили, одевали и обували, и все это по-умному и воистину по-христиански. Сперва умерла жена! Я этот день очень хорошо помню! Я был мальчонкой, мы с отцом как раз сидели у старого Пребена, когда она опочила; старик был в таком волнении, плакал, как дитя... Усопшая все еще лежала в спальне, совсем рядом с нами... Он говорил моему отцу и еще двум-трем соседям о том, как одиноко ему будет, каким благословением она для него была, сколько лет они вместе прожили и как оно вышло, что они познакомились и полюбили друг дружку; я уже сказал, я был тогда мальчонка, я стоял слушал, мне было и любопытно, и чудно слушать старика и видеть, как он все более и более оживляется и, разрумянившись, рассказывает о той поре, когда они женихались, о том, какой прелестной она была, о множестве маленьких невинных уловок, к которым он прибегал, чтобы с нею встретиться, а еще он рассказывал об их свадьбе, с сияющими глазами, он словно бы перенесся в то счастливое время, между тем как она лежала в соседней комнате мертвая, старуха, а он, старик, говорил о поре надежд!.. Да, вот так оно и бывает! Я был тогда ребенком и вот состарился, стал таким же старым, как Пребен Сване. Время идет, все меняется!.. Я хорошо помню день ее похорон, старый Пребен шел первый за ее гробом. Года за два до этого они позаботились о том, чтоб им обтесали надгробный камень и выбили на нем надпись и имена — все, кроме года смерти; вечером камень привезли и поставили на могилу... а год спустя его отвалили, и старый Пребен упокоился рядом со своею женой... Никаких таких богатств они после себя не оставили, ну а то, что оставили, отошло их дальней родне, о которой прежде никто и не слыхивал. Их фахверковый дом, со скамеечкой на высоком каменном крыльце под липою, снесли по решению магистрата: уж очень он обветшал и оставлять его так было нельзя. А потом, когда та же участь постигла и монастырь и кладбище закрыли, то надгробный камень с могилы Пребена и Марты, как и все прочее, продали желающим, и так вышло, что камень этот не был разбит на куски и пущен в дело, а остался лежать во дворе, и детишки на нем играются, а служанки сушат вычищенную посуду... Над могилой старого Пребена и его жены проходит нынче мощеная улица; никто уж их и не помнит!
И старик, рассказавши все это, грустно покачал головой.
— Забывается! — сказал он. — Все забывается!
Разговор в гостиной перекинулся на другое; но младшенький мальчик, ребенок с большими серьезными глазами, отодвинув занавеси, вскарабкался на стул у окна и посмотрел вниз во двор, на освещенный месяцем камень, что прежде казался ему самым обыкновенным, а теперь лежал, словно большущая страница из книжки с историями. Он хранил в себе все, что мальчик услышал сейчас про Пребена и его жену; поглядев на него, мальчик перевел взгляд на ясный, светлый месяц в чистом, высоком небе, и ему почудилось, будто это Божий лик, сияющий над землей.
— Забывается!.. Все забывается! — донеслось из глубины комнаты, и в это же мгновенье незримый ангел поцеловал мальчика в грудь и в лоб и тихо прошептал:
— Хорошенько береги полученное зернышко, береги его, пока оно не созреет!.. Через тебя, дитя, стертая надпись на крошащемся камне светлыми, золотыми письменами дойдет до будущих поколений! Старая супружеская чета вновь рука об руку прошествует по этим старинным улочкам; улыбаясь, свежие, румяные, усядутся они на крыльце под липою и будут ласково кивать и бедному, и богатому. С этого часа зернышко будет расти и через годы взойдет благоуханной поэзией. Доброе и прекрасное не забывается, но продолжает жить в преданиях и песнях.
Примечания
«Старый надгробный камень» (Den gamle Gravsten) — впервые опубликована в 1852 г. в журнале «Сколен ог Йеммет». «Старый надгробный камень» — это настоящая мозаика воспоминаний. Замысел этой сказки возник у меня в Свендборге. Мне часто приходил на память старый могильный камень, служивший первой ступенькой лестницы перед дверьми дома Коллина на Бредгаде. Прототипом старого Пребена, рассказывавшего в день смерти жены о ее юности, об их помолвке и помолодевшего от этих воспоминаний, послужил старый отец композитора Хартманна, рассказывавший о смерти своей дорогой супруги». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 393.)