Стоял май месяц, все еще дул холодный ветер; но весна уже тут, говорили кусты и деревья, поле и луг; все было покрыто цветами, вплоть до живой изгороди, а рядом с нею весна и вовсе вступила в свои права, разубрав маленькую яблоньку, на которой особенно выделялась одна ветка, такая свежая и цветущая, унизанная розовыми бутонами, готовыми вот-вот распуститься; ветка и сама сознавала, до чего она хороша, ведь это было у нее в крови, вернее, в соку, и потому она нисколько не удивилась, когда перед нею остановилась проезжавшая по дороге коляска и молодая графиня сказала, что очаровательнее этой яблоневой ветки она ничего не видела, то сама весна явила им свой дивный-предивный лик. И ветку отломили, и графиня взяла ее своей нежной рукою и заслонила от солнца шелковым зонтиком — и они покатили к замку, в котором были высокие залы и нарядные комнаты; по обеим сторонам распахнутых окон трепетали тончайшие белые занавеси, а в сверкающих прозрачных вазах стояли чудесные цветы; в одну из этих ваз — ее словно вырезали из свежевыпавшего снега — и поставили яблоневую ветку между нежно-зелеными ветвями бука, — загляденье, и только!
Вот ветка и возгордилась, и по-человечески это вполне понятно!
Через комнаты проходили разного рода люди, которые — а это зависело от того, кто кем был, — осмеливались выразить свое восхищение; иные вовсе ничего не говорили, иные же говорили слишком много, из чего яблоневая ветка поняла, что между людьми, как и между растениями, есть разница. «Одни — для украшения, другие — для пользы, а есть и такие, без которых вполне можно и обойтись!» — заключила яблоневая ветка, а поскольку ее поставили прямо у открытого окна, откуда ей были видны и сад под окнами, и поле позади сада, то она могла вволю разглядывать цветы с травами и о них размышлять! Там росли всякие: и пышные, и простые, некоторые уж очень простые.
— Бедные отверженные растения! — сказала яблоневая ветка. — Как же они с нами разнятся! И какими несчастными, наверно, они себя чувствуют, если только они вообще способны чувствовать, как я и мне подобные; да уж, между нами есть разница, и большая! Но так и должно быть, иначе бы все были ровнею!
И яблоневая ветка взирала на них не без некоего сострадания, в особенности же на желтые цветы, что в изобилии росли в поле и по канавам; никто не собирал их в букеты, уж слишком они были обыкновенные, их можно было увидеть даже среди булыжника, они пробивались как злостный сорняк и носили к тому же премерзкое название: чертовы подойники1.
— Бедное презренное растение! — сказала яблоневая ветка. — Ты не виновато, что таким выросло, что ты такое обыкновенное и что у тебя такое безобразное имя! Но с растениями обстоит так же, как и с людьми, — между ними должна быть разница!
— Разница! — отозвался солнечный луч и поцеловал цветущую яблоневую ветку, но он поцеловал и желтые чертовы подойники в поле, и братья солнечного луча тоже целовали цветы, простые наравне с пышными.
Яблоневая ветка никогда не задумывалась о безграничной любви Господа ко всему, что живет и движется Им, она никогда не задумывалась о том, сколько прекрасного и доброго может быть сокрыто, но не забыто, что, впрочем, по-человечески тоже вполне понятно!
Солнечный луч, луч света, понимал куда больше.
— Ты близорука, и тебе застит глаза! Что это за отверженное растение, о котором ты так сожалеешь?
— Чертовы подойники! — ответила яблоневая ветка. — Их никогда не собирают в букет, их топчут ногами, их слишком много, а когда они отцветают, семена их носятся над дорогой, как стриженые шерстинки, и пристают к одежде прохожих. Сорняк, он сорняк и есть! Но ведь ему тоже должно быть место!.. До чего же я благодарна судьбе за то, что не принадлежу к их числу!
А на поле пришла гурьба ребятишек: самый младший был до того крошечный, что его несли на руках; когда же его посадили в траву среди желтых цветов, он от радости громко рассмеялся и задрыгал ножками, он валялся по траве, рвал одни лишь желтые цветы и целовал их в сладкой своей невинности. Дети постарше обрывали цветочные головки и, согнув полую ножку, втыкали один конец в другой; звено за звеном, и выходила целая цепочка; первая — на шею, вторая — на плечи, а еще на пояс, и грудь, и голову, и какой же из этих зеленых цепочек и ожерелий получался великолепный убор; ну а самые старшие осторожно брали отцветшее растение за стебель, увенчанный короною из пушистых семян, и, поднеся ко рту этот легчайший, воздушный шерстяной шарик, это маленькое чудо, не то из тончайших перышек, не то из ворсинок или пушинок, старались дунуть так, чтобы весь шарик разлетелся с одного разу; тот, кому это удастся, еще до конца года получит новое платье, так говорила бабушка.
Тут уж презренный цветок был ни больше ни меньше как прорицателем.
— Видишь! — сказал солнечный луч. — Ты видишь его красоту и власть!
— Так то для детей! — отвечала яблоневая ветка.
На поле пришла старая женщина и затупленным, без рукоятки, ножом подкопала у цветка корень и выдернула; несколько корешков она хотела оставить себе, чтоб варить из них кофей, а другие собиралась снести аптекарю для целительства и выручить за них деньги.
— Все же красота — нечто высшее! — сказала яблоневая ветка. — В царство прекрасного входят лишь избранные! Так же, как есть разница между людьми, есть она и между растениями!
Тогда солнечный луч заговорил о безграничной любви Господа, являющей себя во всем, что Он создал и наделил жизнью, и о том, что во времени и в вечности Он всех оделяет поровну!
— Ну, это только вы так считаете! — сказала яблоневая ветка.
Тут в комнату вошли люди, а с ними — молодая графиня, та самая, что так красиво поставила яблоневую ветку в прозрачную вазу, где сверкали солнечные лучи; она несла не то цветок, не то еще что-то, прикрытое, словно фунтиком, тремя или четырьмя широкими листьями, чтобы ему не повредил сквозняк или же внезапное дуновение ветра; его держали так бережно, как не держали даже нежную яблоневую ветку. Большие листья были с величайшими предосторожностями отняты, и глазам присутствующих предстала изящно опушенная корона презренного чертова подойника. Это его графиня сорвала так осторожно и несла так бережно, опасаясь, как бы не сдуло ни одну из тонко оперенных стрел, что образуют это призрачное облачко и едва-едва держатся. Она донесла его в целости и сохранности и полном великолепии и любовалась теперь его красивою формой, воздушностью и прозрачностью, его своеобразным строением, всей этой красой, что вот-вот развеется на ветру.
— Вы только посмотрите, каким невыразимо прекрасным создал его Господь! — сказала она. — Я нарисую его вместе с яблоневой веткой; она бесконечно радует глаз, и все ею любуются, но этот скромный цветок Господь оделил не меньше, хотя и по-своему! Они так между собою разнятся и вместе с тем оба — дети в царстве прекрасного!
И солнечный луч поцеловал скромный цветок, поцеловал он и цветущую яблоневую ветку, и лепестки у нее, похоже, зарделись.
Примечания
«Разница, и большая» (Der er Forskjel) — впервые опубликована в 1852 г. в альманахе «Фолькекалендер фор Данмарк». «Замысел сказки «Разница, и большая» возник у меня во время посещения Кристинелунда близ Прэстё. У канавы росла цветущая яблоня, живое воплощение самой весны. Деревце это так прочно запечатлелось у меня в памяти, что я никак не мог освободиться от него, пока не пересадил в свою сказку». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 393.)
1. Одуванчики (ср. со старинным русским названием «подойники»).