Муза нового века, которую узрят наши правнуки, а может, и еще более далекие поколения, но не мы, — когда же явит она себя? Какова она будет? О чем споет? Каких струн души она коснется? На какую высоту поднимет она свой век?
Столько вопросов в наше хлопотное время, когда поэзия стала чуть ли не помехой, когда ясно сознают, что от многих «бессмертных» творений современных поэтов останется в будущем что-то вроде надписей углем, встречающихся на тюремных стенах и привлекающих внимание случайных любопытных!
Поэзии приходится играть роль хотя бы пыжа в борьбе партий, когда проливаются кровь или чернила.
Это односторонний взгляд, скажут многие: поэзия не забыта и в наше время.
Нет, находятся еще люди, которые в свободную минуту испытывают потребность в поэзии, и тогда, чувствуя урчание от духовного голода в благородных частях своего организма, они, конечно же, посылают слугу в книжный магазин купить поэзии на целых четыре скиллинга, да той, что больше всего рекомендуется. Некоторые же довольствуются и той поэзией, которую можно получить в придачу к покупкам, или удовлетворяются чтением листков, в которое им заворачивают товар в бакалейной лавке. Это дешевле, а в наше хлопотное время нельзя забывать о материальной выгоде. Довольствуйся тем, что имеешь, чего ж еще желать! А поэзия будущего, как и музыка будущего, — всего лишь донкихотство; говорить о них — все равно что говорить об экспедиции на Уран.
Время слишком дорого, чтобы тратить его на фантазии, и что такое, собственно, поэзия, если рассуждать трезво? Эти звонкие излияния чувств и мыслей — только колебания и трель нервов. Восторг, радость, страдание, даже материальные устремления — все это, по словам ученых, просто трепет нервов. Каждый из нас — натянутая струна.
Но кто же касается этих струн? Кто заставляет их колебаться и дрожать? Дух, незримый божественный дух, ибо эти струны передают его трепет, его голос; он понятен другим струнам, так что они или звучат единым аккордом, или образуют мощный диссонанс. Так было и так будет на великом пути человечества к осознанию свободы.
Каждый век, можно даже сказать — каждое тысячелетие, являет нам свое величие в поэзии; рожденная в конце одной эпохи, она выступает и царствует только в следующую.
Итак, Муза нового века рождена в наше хлопотное время, под грохот машин. Мы шлем ей свой привет! Она услышит его или, может быть, однажды прочтет среди упомянутых нами надписей углем.
Ее колыбель раскачивалась между Северным полюсом, крайней точкой, исследованной человеком, где ступала его нога, и «черно-угольной бездной» полярного неба, куда человек устремлял свой взгляд. Мы не слышали, как покачивалась ее колыбель, из-за свиста паровозов, грохота машин, рушащихся скал материализма и сбрасываемых прежних духовных оков.
Она родилась на большой фабрике нашего времени, где царит энергия пара, где мастер Бездуховный и его подручные трудятся денно и нощно.
У нее большое любящее женское сердце, в ней горят пламя весталки и огонь страсти. Она одарена ярким, точно вспышка света, умом; как сквозь призму, отражает он изменчивые краски тысячелетий, где господствовал то один, то другой модный оттенок. Лебединое оперение фантазии — это великолепие мощь Музы, оно соткано наукой, а силу сообщает ей «первобытная природа».
Она дитя народа по отцу, здравомыслящая, с серьезными глазами и улыбкой на устах. Мать же ее — дочь знатных, высокообразованных эмигрантов, хранящих память о золотой эпохе рококо. Муза нового века плоть и кровь их обоих.
Крестные положили ей в колыбель прекрасные дары. В изобилии были насыпаны туда, словно лакомства, загадки природы с их разгадками; из водолазного колокола высыпали ей чудесные «безделушки» со дна моря. На пологе колыбели отпечаталась карта неба, этого бесшумного океана с мириадами островов-миров. Солнце рисовало ей картинки; фотография же станет ей игрушкой.
Кормилица пела ей песни скальда Эйвинда и Фирдоуси, песни миннезингеров и песни, что исторгала истинно поэтическая душа шаловливого Гейне. Много, очень много рассказывала ей кормилица. Муза знает «Эдду», наводящие ужас саги далеких предков, где слышится шум кровавых крыльев проклятий. За четверть часа она прослушала все восточные сказки «Тысячи и одной ночи».
Муза нового века — еще дитя, но она уже выпрыгнула из колыбели; она полна желаний, не зная, к чему же ей стремиться.
Она пока играет в своей просторной детской, наполненной сокровищами искусств, украшенной в стиле рококо. Там есть и греческая трагедия, и римская комедия, изваянные в мраморе; по стенам развешаны, словно засушенные растения, национальные песни разных народов: один поцелуй — и растения эти распустятся, свежие и благоухающие. Слух Музы ловит бессмертные аккорды Бетховена, Глюка, Моцарта, других великих мастеров — их мысли в музыке. На книжной полке стоят произведения многих авторов, считавшихся в свое время бессмертными. Здесь есть место и для других, чьи имена звучат по телеграфному проводу бессмертия, но умирают с передачей телеграммы.
О, сколько она прочла, даже слишком много, но она ведь родилась в наше время, многое стоит забыть, и Муза сумеет это.
Она еще не помышляет о собственной песне, которая будет жить в новом тысячелетии, как живут теперь писания Моисея и золотые басни Бидпая о хитром и удачливом лисе. Она не задумывается о своей миссии, своем будущем, она пока играет под шум борьбы народов, сотрясающей воздух, порождающей то там то сям неясные образы с гусиными перьями или пушками, — руны, которые трудно разгадать.
Она носит гарибальдийскую шапочку, читает Шекспира, и у нее мелькает мысль: «А ведь его еще можно будет ставить, когда я вырасту!» Кальдерон покоится в саркофаге своих произведений; надпись на саркофаге свидетельствует о славе писателя. Хольберга же — да, Муза ведь космополитка — она переплела в один том с Мольером, Плавтом и Аристофаном, но все-таки больше читает Мольера.
Она свободна от того беспокойства, которое гонит альпийскую серну, но и ее душа жаждет соли жизни, как серны — соли гор; в душе ее царит покой, словно в преданиях древних иудеев, в нем слышится голос кочевников с зеленых равнин в тихие звездные ночи, и все же в песне сердце ее бьется сильнее, чем у вдохновенного воина с фессалийских гор, Чем в Древней Греции.
Как обстоит дело с ее христианской верой? Она изучила все философские системы, сломала себе молочный зуб на происхождении материи, но у нее вырос новый; еще в колыбели она вкусила плода познания и стала так умна, что бессмертие воссияло перед ней как гениальнейшая мысль человечества.
Когда же наступит новый век поэзии? Когда мы узнаем его Музу? Когда мы услышим ее?
В одно прекрасное весеннее утро она примчится на паровозном драконе, с шумом пронесется по туннелям и по виадукам, или по бурному морю, верхом на фыркающем дельфине, или по воздуху, на птице Рух, созданной Монгольфье, и спустится на землю, откуда и раздастся ее божественный голос, впервые приветствующий род человеческий. Откуда же? Не из земли ли Колумба, страны свободы, где туземцы стали гонимыми зверями, а африканцы — вьючными животными, из страны, откуда мы услышали «Песнь о Гайавате»? Или из другой части света, нам противоположной, что лежит золотым слитком в южном море, из страны контрастов, где наша ночь — это день, где в зарослях мимозы поют черные лебеди? Или же из той страны, где звучит колосс Мемнона, хотя мы и не понимаем пения сфинкса в пустыне? А может, с каменноугольного острова, где со времен Елизаветы господствует Шекспир? Или из отечества Тихо Браге, которое его отринуло, или из сказочной страны Калифорнии, где возносит свою крону к небу король лесов — Веллингтоново дерево?
Когда же воссияет звезда с чела Музы, когда распустится цветок, на лепестках которого будет начертан образ прекрасного в новом веке — красота форм, красок и благоухание?
«Какова программа новой Музы? — спросят сведущие депутаты нашего времени. — Чего она сама хочет?»
Спросите лучше, чего она не хочет!
Она не хочет выступать тенью былых времен! Не хочет мастерить драмы из устаревших сценических эффектов или прикрывать убожество драматической композиции ослепительными лирическими драпировками! Полет новой Музы напомнит нам о расстоянии между колесницей Феспида и мраморным амфитеатром. Она не будет дробить естественную человеческую речь на кусочки и потом склеивать их в затейливые колокольчики с вкрадчивыми звуками времен состязаний трубадуров. Не захочет она и видеть в поэзии дворянку, а в прозе — мещанку! Обе они равны по звучанию, полноте и силе. Не захочет она и ваять старых богов из глыбы исландских саг! Те боги умерли, у нового времени нет к ним сочувствия, они чужды ему! Не захочет она занимать мысли своих современников французскими дешевыми романами! Не захочет и усыплять хлороформом обыкновенные истории! Она желает принести современникам эликсир жизни! Ее песнь и в стихах, и в прозе будет сжатой, ясной, насыщенной. Биение сердца каждой нации явится для нее лишь буквой в великой азбуке развития, и она возьмет каждую букву с равной любовью, составит из них слова, и слова эти сольются в мелодии гимна, который она воспоет своему веку!
Когда же придет это время?
Для нас, еще живущих здесь, на земле, оно наступит не скоро, а для тех, кто улетел вперед, — очень быстро.
Вскоре рухнет Китайская стена; железные дороги Европы достигнут недоступных культурных архивов Азии — и два потока культуры сольются. Тогда, возможно, эти потоки загрохочут так громко, что мы, пожилые современники, затрепещем, как перед наступлением Рагнарёка, когда пали старые боги, но мы забываем, что эпохи и поколения человеческие исчезают, что от них остаются только миниатюрные образы, заключенные в оболочку слова, которые и плывут по потоку вечности, словно цветы лотоса, говоря нам, что все мы — плоть от плоти тех поколений, только в иных одеждах. Образ жизни древних иудеев сияет нам в Библии, греков — в «Илиаде» и «Одиссее», а где же наш образ? Спросите у Музы нового века времен Рагнарёка, когда восстают новые Гимле, преображенные небеса.
Вся сила пара, сама современность послужат для Музы рычагами! Мастер Бездуховный и его хлопотливые подмастерья, которые казались могучими повелителями нашего времени, явятся лишь слугами, черными рабами; они украшают залу, подносят сокровища, накрывают столы для великого празднества, на котором Муза, невинная, как дитя, восторженная, как юная девушка, и спокойная, рассудительная, как зрелая женщина, поднимет дивный светильник поэзии, этот божественный огонь, горящий в щедром, переполненном чувствами человеческом сердце.
Привет тебе, Муза поэзии нового века! Привет наш вознесется и будет услышан, как бессловесный гимн червя, перерезанного плугом. Настанет новая весна, и плуг опять будет бороздить землю и перерезать нас, червей, чтобы взошло благословение для грядущего поколения.
Привет тебе, Муза нового века!
Примечания
«Муза нового века» (Det nye Aarhundredes Muse) — впервые опубликована в 1861 г. (См. примеч. к сказкам «Двенадцать из почтовой кареты» и «Снеговик».)
Эйвинд — прославленный скальд в свите норвежского короля Хокона Доброго (ум. ок. 960 г.).
Фирдуоси Абулькасим (ок. 940—1020 или 1030) — персидский и таджикский поэт, автор поэмы «Шахнаме» (994).
«Эдда» — памятник древнескандинавской литературы.
«Тысяча и одна ночь» — памятник средневековой арабской литературы.
...писания Моисея. — В литературной стилизации образа Моисея, начиная с эпохи эллинизма, его часто рассматривают как культурного героя — изобретателя алфавита, философии, государственной мудрости и т. п.
...золотые басни Бидпая. — В памятник санскритской повествовательной литературы «Панчатантра» (ок. 3—4 вв.) наряду со сказками, притчами и новеллами входят также басни, авторство которых приписывается индусу Бидпаю.
...гарибальдийскую шапочку... — Речь идет о шапочках, в виде фески, которые носили сподвижники Джузеппе Гарибальди (1807—1882).
...на птице Рух, созданной Монгольфье... — Имеется в виду воздушный шар братьев Жозефа (1740—1810) и Этьена Монгольфье (1745—1799), уподобленный Андерсеном мифической птице.
«Песнь о Гайавате» (1855) — эпическая поэма Г.У. Лонгфелло (1807—1882.)
...где звучит колосс Мемнона... — Мемнон, в греческой мифологии сын Эос и Тифона, царь Эфиопии, союзник троянцев в Троянской войне. Одна из двух колоссальных фигур Мемнона, воздвигнутых в египетских Фивах при фараоне Аменхотепе III, была повреждена во время землетрясения и издавала звук, считавшийся приветствием Мемнона своей матери, богине утренней зори.
...из отечества Тихо Браге — т. е. из Дании.
...где возносит свою крону к небу... король лесов — Веллингтоново дерево. — Имеется в виду хвойное вечнозеленое дерево (секвойядедрон гигантский, мамонтово дерево), которому присваивались имена великих личностей. В США его называют вашингтонией в честь первого американского президента Д. Вашингтона, а в Англии — веллингтонией — в честь героя битвы при Ватерлоо английского герцога А. Веллингтона (1769—1852).
...колесница Феспида... — См. примеч. к сказке «Птица Феникс».
«Обыкновенные истории» — См. примеч. к сказке «Калоши счастья».
Гимле — согласно скандинавской мифологии, светлая и прекрасная небесная обитель, сохранившаяся после гибели богов и всего мира (Рагнарёк) и предназначенная для душ праведников.