Жила на свете девочка, нежная да пригожая, только вот летом она всегда ходила босая, потому что была бедна, а зимой носила большие деревянные башмаки, которые ужас как натирали ноги. В этой же деревне жила старуха, мать башмачника, она-то и сшила, как могла, из красных лоскутков от старых платьев пару башмачков, довольно неказистых, зато сработанных с добрыми помыслами и предназначенных для девочки, которую, кстати сказать, звали Карен.
Как раз в тот день, когда хоронили ее мать, девочка получила красные башмачки и впервые их надела. Не очень-то они годились для такого печального случая, но других у нее не было, вот и надела она их на босу ногу и так шла за бедным гробом.
В это время по дороге проезжала большая старинная карета, а в ней сидела высокая старая женщина. Пожалела она девочку и сказала священнику:
— Послушайте, отдайте девочку мне, ей будет у меня хорошо!
Карен решила, все дело тут в красных башмачках, но женщина сказала, что они просто ужасные, и их сожгли, саму же Карен одели в хорошее, опрятное платье, стала она учиться читать да шить, и в народе говорили: «Пригожая девочка!» А зеркало говорило другое: «Ты не просто пригожая, ты — красавица!»
Как-то раз королева, путешествуя вместе со своей дочкой-принцессой по стране, заехала и в тот город. Весь народ собрался возле дворца, Карен тоже не усидела дома. Маленькая принцесса в прелестном белом платьице стояла в окне на виду у всех, не было у нее ни шлейфа, ни золотой короны, только красивые красные сафьяновые башмачки, впрямь куда краше тех, что когда-то сшила для Карен старуха башмачница. Да, с красными башмачками ничто на свете не сравнится!
Карен подросла, настала пора конфирмации, ради такого случая было куплено новое платье, понадобились и новые башмачки. Настоящий городской башмачник снял мерку с ее ножки, и сделал он это у себя в мастерской, где стояли большущие стеклянные шкафы с изящными башмачками и блестящими сапогами. Любо-дорого смотреть, но старая женщина видела плохо и никакого удовольствия от этой красоты не получала, а ведь среди великого множества башмачков нашлись и красные, точь-в-точь как у принцессы, — сущее загляденье! К тому же башмачник сказал, что шил их для одного из графских детей, только они оказались не впору.
— Кожа-то лакированная! — сказала старая женщина. — Ишь как блестят!
— Да, правда, блестят! — воскликнула Карен.
Башмачки пришлись ей впору и были куплены, только вот старая женщина знать не знала, что они красные, она никогда бы не разрешила Карен пойти к конфирмации в красных башмачках, а ведь та именно так и поступила.
Все прихожане в церкви смотрели на ноги Карен, и, когда она шла к царским вратам, ей чудилось, будто старинные изображения на могильных плитах, портреты священников и их жен в стоячих воротничках и длинных черных одеждах — и те глаз не сводят с ее красных башмачков, и думала она только о башмачках, а ведь священник, возложив руку ей на голову, говорил о святом Крещении, о завете Господнем и о том, что отныне она взрослая христианка! Торжественно заиграл орган, запели прекрасные детские голоса, запел старый регент, но Карен думала только о красных башмачках.
Ближе к вечеру старая женщина тоже узнала про красные башмачки — прихожане сообщили — и сказала, что это дурно, что этак не годится и что теперь Карен всегда будет надевать в церковь черные башмачки, хотя бы и старые.
В следующее воскресенье была служба с причастием. Карен глянула на черные башмачки, потом на красные, призадумалась, снова глянула на красные — и надела их.
День выдался погожий, солнечный. Карен и ее благодетельница шли по тропинке через хлебное поле, и башмачки у них слегка запылились.
У церковных дверей стоял старый солдат с костылем и на удивление длинной бородой, рыжей с проседью. Он поклонился до земли и спросил старую даму, не обтереть ли ей башмачки. Карен тоже подставила свою ножку.
— Ишь, какие красивые башмачки, аккурат для танцев! — воскликнул солдат. — Станете танцевать — сидите крепко! — С этими словами он хлопнул ладонью по подметкам.
Старая женщина дала солдату монетку и вместе с Карен вошла в церковь.
Вновь все прихожане смотрели на красные башмачки Карен, и все портреты смотрели на них, и, когда Карен, преклонив колени у алтаря, поднесла к губам золотой кубок, думала она только о красных башмачках, и чудилось ей, будто они плавают в кубке перед нею, — и она забыла пропеть псалом, забыла прочесть «Отче наш».
Наконец все вышли из церкви, и старая женщина села в свою карету. Карен подняла ногу, собираясь последовать за нею, а старый солдат, стоявший поблизости, опять возьми да и скажи:
— Ишь, какие красивые башмачки, аккурат для танцев!
Карен, понятно, не удержалась — надо же показать, как она танцует! — и сделала несколько танцевальных шагов, но стоило ей начать, ноги сами собой продолжили танец, словно башмачки забрали их под свою власть. Не в силах остановиться, Карен, танцуя, скрылась за углом церкви, пришлось кучеру догнать девочку, схватить в охапку и усадить в карету, однако ж ноги не унимались и больно пинали добрую женщину. В конце концов башмачки кое-как удалось снять, и ноги успокоились.
Дома башмачки спрятали в шкаф, но Карен все равно частенько ими любовалась.
Немного спустя старая женщина захворала и слегла, люди говорили, что она, знать, больше не встанет, присмотр и уход — вот в чем она нуждается, и кому, как не Карен, взять на себя эти заботы. Но в городе был назначен большой бал, и Карен тоже получила приглашение. Глянула она на старую женщину, которая так и так больше не встанет, глянула на красные башмачки и решила, что никакого греха тут нет, а потому надела красные башмачки — остановить-то ее никто не мог, — поспешила на бал и принялась танцевать.
Только вот беда: ей хочется направо, а башмачки тянут налево, хочется вперед по залу, а башмачки танцуют назад, к двери, и вниз по лестнице, и вдоль по улице, и за городские ворота. Но и там Карен поневоле продолжала танцевать, и несли ее башмачки прямиком в глубь темного леса.
Меж стволами деревьев виднелось светлое пятно, и Карен подумала, что это луна, пятно-то было круглое, а потом разглядела: это же старый рыжебородый солдат, сидит себе, кивает да приговаривает:
— Ишь, какие красивые башмачки, аккурат для танцев!
Испугалась Карен, хотела сбросить красные башмачки, но не тут-то было, они сидели крепко! Попробовала снять их вместе с чулками — увы! Башмачки приросли к ногам, так и пришлось ей танцевать дальше, по лугам и полям, под дождем и под солнцем, ночью и днем. А ночью было страшней всего.
Однажды ноги, все так же танцуя, привели ее на кладбище. Правда, тамошние покойники не танцевали, им хватало других дел, поважнее, чем танцы. Карен хотела присесть на могилу какого-то бедняка, поросшую горькой пижмой, но нет, не было ей ни роздыху, ни покою, а когда она очутилась у открытого церковного притвора, явился перед нею ангел в длинных белых одеждах, с крыльями, ниспадающими от плеч до земли, с ликом строгим и суровым, и в руках он сжимал меч, широкий и блестящий.
— Ты будешь танцевать! — молвил ангел. — Будешь танцевать в красных своих башмачках, пока не станешь бледной и холодной! Пока кожа твоя не усохнет, как у скелета! Ты будешь танцевать от дома к дому и стучать в двери там, где живут заносчивые, тщеславные дети, — чтобы они слышали тебя и боялись! Ты будешь танцевать!..
— Смилуйся! — взмолилась Карен, но не услышала, что ответил ангел, башмачки успели вынести ее за калитку и, не переставая танцевать, повлекли по полям, дорогам и тропинкам.
Как-то в утренний час танец привел ее к знакомой двери. В доме пели псалмы, потом вынесли убранный цветами гроб — так узнала Карен, что старая женщина умерла, и подумалось ей, что теперь она всеми покинута да еще и проклята ангелом Божиим.
Хочешь не хочешь, а она все танцевала — и белым днем, и темной ночью. Башмачки несли ее, не разбирая дороги, по колючкам и корягам, она поранилась до крови и вот, танцуя через пустошь, очутилась возле уединенного домика. Знала горемыка, что здесь живет палач, постучала пальцем по стеклу и окликнула:
— Выйди ко мне, выйди! Я войти не могу, потому что танцую!
— Ты разве не знаешь, кто я такой? — отозвался палач. — Я рублю головы злодеям, и, как погляжу, секира моя просится мне в руки!
— Не руби мне голову! — сказала Карен. — Иначе не искуплю я своего греха. Отруби мне ноги вместе с красными башмачками!
Исповедалась она во всех своих грехах, и палач отрубил ей ноги с красными башмачками, однако ж башмачки и тут не остановились, унесли отрубленные ноги в лесную глушь.
Палач выстругал для Карен деревянные ноги и костыли, научил ее псалму, который всегда поют грешники, а она поцеловала руку, что орудовала секирой, и заковыляла через пустошь.
— Я вдоволь настрадалась из-за красных башмачков, — сказала она. — Пойду-ка теперь в церковь, чтобы все меня увидели!
Сказано — сделано, она бодро направилась к церковному притвору — глядь, а впереди пляшут-танцуют красные башмачки! Испугалась Карен и повернула обратно.
Целую неделю она горевала и плакала горючими слезами, а когда настало воскресенье, сказала себе:
«Ну что ж, теперь-то я вдоволь натерпелась-настрадалась! По-моему, я ничуть не хуже многих из тех, что сидят в церкви да задирают нос!»
И Карен храбро пошла к церкви, но едва добралась до калитки, как снова увидала перед собою пляшущие красные башмачки, испугалась и повернула обратно, от всего сердца раскаиваясь в своем грехе.
Побрела она к дому священника, попросилась там в услужение: она, мол, будет очень стараться, все сделает, что в ее силах, и за платой не гонится — была бы крыша над головой да люди хорошие рядом. Жена священника пожалела Карен и взяла ее на службу. Работала бедняжка прилежно, с душой. Вечерами сидела себе тихонько и слушала, как священник читает вслух из Священного Писания. Дети очень ее полюбили, но, когда они принимались рассуждать о нарядах да побрякушках да о том, как бы сделаться по-королевски красивыми, она только головою качала.
В следующее воскресенье все собрались в церковь и спросили у Карен, не пойдет ли она с ними, однако ж она лишь печально, со слезами на глазах посмотрела на свои костыли. В конце концов остальные ушли слушать слово Божие, а Карен уединилась в своей чердачной комнатке, где всего-то и помещалось, что кровать да стул. Села она, взяла в руки сборник псалмов и стала читать — читала с чистой душою, а ветер меж тем принес к ней из церкви звуки органа, и она в слезах подняла голову и молвила:
— О Господи, помоги мне!
Тут солнце засияло ярче прежнего, и явился перед нею ангел Божий в белых одеждах, тот самый, которого она видела тогда в церковном притворе, только теперь в руках у него был не острый меч, а прекрасная зеленая ветвь, усыпанная розами. Этой ветвью он коснулся потолка, и тот поднялся высоко-высоко, а в том месте, которого он коснулся, вспыхнула золотая звезда, потом он коснулся стен, и они расступились. Карен увидала орган, изливающий дивные звуки, увидала старинные плиты с изображениями священников и их жен, паства сидела на резных скамьях и пела псалмы. То ли сама церковь пришла к горемычной девушке в крохотную, тесную комнатку, то ли сама девушка очутилась в церкви, сидела на скамье подле семьи священника. Они допели псалом, подняли глаза, кивнули и сказали:
— Ты правильно сделала, что пришла, Карен!
— Это милость Господня! — отвечала она.
Играл орган, и детские голоса на хорах звучали так нежно и сладостно! Ясный солнечный свет мягко струился в окно на алтарь, на скамью, где сидела Карен. И сердце ее, до краев переполненное светом, покоем и радостью, разорвалось, на солнечных лучах вознеслась ее душа к Богу, и никто более не спрашивал о красных башмачках.
Примечания
«Красные башмачки» (De røde Skoe) — впервые опубликована в 1845 г. (См. примеч. к сказке «Волшебный холм».) «В «Сказке моей жизни» я рассказал, как в день моей конфирмации впервые надел сапоги. Они скрипели, когда я шагал по церковному полу. В глубине души я необычайно радовался, что прихожане могли по этому скрипу понять, что сапоги новые. Но мое благоговейное настроение было нарушено. Я чувствовал это и испытывал ужасные угрызения совести оттого, что думал о сапогах не меньше, чем о самом Господе Боге. Воспоминание об этом и послужило толчком к созданию сказки «Красные башмачки». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 389.)