Домовой тебе знаком, а вот знакома ли хозяйка, садовникова жена? Она была особа начитанная, знала на память уйму стихов да и сама с легкостью их сочиняла, только рифмы, или «благозвучия», как она их называла, порой давались ей не без труда. Одаренная способностями к писательству и красноречию, она вполне могла бы стать если не пастором, то, по крайней мере, пасторской женой.
— Земля прелестна в праздничном уборе! — произнесла садовница, а поскольку во фразе чувствовались и стиль, и «благозвучие», она стала строчкою стихотворения, очень красивого и длинного.
Семинарист, г-н Киссеруп (фамилия его для нас никакого значения не имеет), доводился Садовниковой жене племянником и как раз гостил у них. Стихотворение хозяйки очень ему понравилось, прямо-таки за душу взяло.
— У вас талант, сударыня! — воскликнул он.
— Вздор! — сказал садовник. — Не забивай ей голову всякой чепухой! В женщине главное — тело, вальяжное тело, а еще ей должно следить за горшками, чтоб каша не пригорала!
— Ну пригар-то я мигом ототру углем! — сказала садовница. — А досаду твою усмирю поцелуем. Можно подумать, у тебя самого на уме лишь капуста да картошка, а ведь ты любишь цветы! — И она поцеловала мужа. — Цветы — твой талант!
— Следи за горшками! — буркнул садовник и вышел в сад, который был его кухней и требовал присмотра.
Семинарист же остался в доме, беседуя с хозяйкой. По поводу фразы «Земля прелестна» он чуть не целую проповедь произнес, на свой лад.
— Земля прелестна, обладайте ею, так нам было заповедано, и мы стали владыками. Один владычествует благодаря духу, благодаря таланту, другой — благодаря телу, благодаря плоти. Один явился в мир как восклицательный знак удивления, другой — как этакое тире, невольно вызывающее вопрос: зачем оно здесь? Один становится епископом, другой — всего лишь бедным семинаристом, но во всем кроется своя мудрость. Земля прелестна, и она всегда в праздничном уборе! Ваше стихотворение, сударыня, наводит на раздумья, в нем столько чувства и любви к географии!
— У вас поистине талант! — воскликнула садовница. — Поверьте, большой талант! Беседуя с вами, лучше понимаешь самое себя.
Они продолжали разговор, столь же изысканный, сколь и приятный. Однако на кухне тоже кое-кто держал речь — домовой, маленький серый гном в красном колпачке, ты отлично его знаешь! Он, стало быть, сидел на кухне, приглядывал за горшками и держал речь, только никто его не слышал, кроме черной кошки, которая, по словам хозяйки, любила тайком полакомиться сливками.
Домовой был на хозяйку в обиде, потому что знал: она не верит в его существование. Конечно, она никогда его не видела, но ведь при этакой-то начитанности не худо бы и уразуметь, что он существует, и выказать хоть чуточку внимания. Ей даже в голову не приходило в Сочельник выставить ему угощение, ложечку каши, какую получали все его предки, притом от хозяек, которые начитанностью не отличались, зато щедро сдабривали кашу маслом и сливками. Услышав об этом, кошка облизнулась, у нее прямо слюнки потекли.
— Она называет меня понятием! — воскликнул домовой. — Уму непостижимо! Она не признает меня! Я много раз это слышал, нынче вот тоже слышу: сидит шушукается с этим зубрилкой-семинаристом. Я совершенно согласен с хозяином: пусть следит за горшками! Да ей недосуг следить-то, а ну-ка, пособим каше убежать!
Домовой дунул в очаг, пламя ярко вспыхнуло, каша забурлила — буль-буль-буль! — и убежала.
— А теперь пойду продырявлю хозяину носки, — сказал домовой. — Проверчу большие дыры на пальцах и на пятке — пускай она берется за штопку, коли не приспичит ей кропать вирши! Служительница муз, носки заштопай мужу!
Тут кошка чихнула, она была простужена, хотя постоянно носила меховую шубку.
— Я открыл дверь в кладовку, — сказал ей домовой. — Там стоят кипяченые сливки, густые, словно молочная каша. Хочешь полакомиться? Если нет, я сам угощусь.
— Раз уж вина и колотушки все равно достанутся мне, — отозвалась кошка, — я тоже отведаю сливочек!
— Сперва сластушки, потом колотушки! — сказал домовой. — А я наведаюсь в комнату семинариста, повешу его подтяжки на зеркало, носки же отправлю в умывальный таз! Он наверняка решит, что пунш был чересчур забористый и он здорово захмелел. Сегодня ночью я сидел на поленнице возле собачьей конуры — люблю подразнить цепного пса! Сидел, стало быть, и болтал ногами, а пес, как ни старался, не мог меня достать! Ох и злился он, прямо надсаживался от лая, а я сидел себе да болтал ногами — любо-дорого смотреть! Семинарист проснулся от шума, три раза вставал и выглядывал наружу, но меня не видал, хотя был в очках, он ведь и спит в них.
— Мяукни, если хозяйка придет! — попросила кошка. — Я слышу плохо, неможется мне сегодня.
— Тебе точно нужны сливки! — сказал домовой. — Поешь сливок — и всю хворь как рукой снимет! Только умойся как следует, чтоб ни капли на мордочке не осталось! А я пойду послушаю.
Домовой подкрался к приоткрытой двери в комнату, где сидели хозяйка и семинарист. Они беседовали о том, чему семинарист дал весьма красивое название и что превыше всех кухонных горшков и сковородок, — о дарованиях.
— Господин Киссеруп, — сказала хозяйка, — коли уж речь зашла о дарованиях, я покажу вам нечто такое, чего никогда еще не показывала ни одной живой душе, тем более мужчине, — собрание моих коротких стихотворений, частью, правда, довольно длинных. Я назвала его «Стихи добропорядочной жены». Очень мне по душе наши исконные слова!
— Совершенно с вами согласен! — воскликнул семинарист. — Чужое, иноземное, в особенности немецкое, надобно в языке истреблять!
— Я так и делаю! — отвечала хозяйка. — Вы никогда не услышите от меня таких слов, как «бульон» или «филей». Я говорю «навар» и «вырезка».
И она достала из ящика тетрадь в светло-зеленом переплете, с двумя чернильными кляксами.
— Книга глубоко серьезная! — сказала она. — Я вообще необычайно склонна к печали. Вот, например, «Вздох в ночи», «Моя заря вечерняя» и «Клемменсу», то есть моему мужу, его можно пропустить, хотя в нем много чувства и размышлений. «Обязанности хозяйки дома» — лучшее из стихотворений. Они все очень печальные, но такой уж у меня характер. Здесь только одно шутливое стихотворение, парочка веселых мыслей, которые порой всякого навещают! Вы только не смейтесь, я размышляю о том, что значит быть сочинительницей стихов. Ведь это известно лишь мне да ящику стола, ну а теперь и вам, господин Киссеруп! Обожаю поэзию, она захватывает меня, дразнит, покоряет, властвует мною. Об этом я написала в стихотворении «Малютка-домовой». Вам ведь знакомо давнее крестьянское поверье, что в каждом доме живет домовой и устраивает всевозможные проказы. И вот я представила себе, будто я сама — дом, а поэзия, чувства во мне — властвующий там дух, домовой, его-то силу и величие я и воспела в «Малютке-домовом». Но вы должны пообещать, что никогда словом не обмолвитесь об этом ни моему мужу, ни кому-либо другому. Читайте вслух, чтобы я убедилась, что вам понятен мой почерк.
Семинарист начал читать, а хозяйка слушала, и домовой тоже слушал, ты же знаешь, он притаился за дверью как раз в тот миг, когда г-н Киссеруп прочел заголовок: «Малютка домовой».
— Это же обо мне! — воскликнул домовой. — Интересно, что она там понаписала? Ну, несдобровать ей: щипков на нее не пожалею, цыплят и яйца буду таскать, теленку не дам жирок нагулять! Берегись, хозяйка!
И он стал слушать, навострил уши и даже рот открыл. Но когда услыхал о силе и величии домового, о его власти над хозяйкой — она-то имела в виду поэзию, ты знаешь, однако домовой понимал все буквально, согласно заголовку. Рот у него расплылся в широкой улыбке, глаза заблестели от радости, в чертах словно бы проступило благородство, он поднялся на цыпочки, стал на целый дюйм выше прежнего — в такой восторг его привели стихи про малютку-домового.
— Хозяйка у нас страсть какая ученая и талантливая! Я был к ней очень несправедлив! Она вставила меня в свой стих, его напечатают и прочтут! Отныне сливок кошке не видать, я сам буду их пить. Один выпьет меньше, чем двое, все ж таки экономия, а я непременно стану экономить, из уважения к хозяйке.
— Сколько же в нем человеческого! — сказала старая кошка. — Стоит хозяйке разок ласково про него мяукнуть, и он тотчас готов переметнуться на ее сторону! Ох она и хитра, хозяйка-то наша!
Но хозяйку в хитрости не упрекнешь, просто домовой был, в точности как человек.
Коли тебе эта история непонятна, спроси — только не домового и не хозяйку.
Примечания
«Домовой и хозяйка» (Nissen og madamen) — впервые опубликована в 1868 г. в альманахе «Фолькекалендер фор Данмарк». «Сказка основана на народном поверье о домовом, дразнящем цепную собаку». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 405.)
...Земля прелестна, обладайте ею, так нам было заповедано... — Библейская аллюзия: «И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Бытие 3, 23).