Все на свете идет то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Я вот теперь аккурат на самом верху, выше некуда! — говорил башенный сторож Оле. — Вверх-вниз, вверх-вниз — так уж нам суждено; по сути, все мы в итоге становимся башенными сторожами, смотрим на жизнь и дела с высоты.
Так рассуждал старик сторож Оле, мой друг, человек веселый, словоохотливый; казалось, все-то он выкладывал без утайки, ан нет, много чего не шутя прятал в самой глубине души. Был Оле из простой семьи, хотя иные уверяли, будто он — сын действительного статского советника или, уж во всяком случае, вполне бы мог быть таковым. Ему довелось получить образование, и он учительствовал, состоял помощником у пономаря, только что проку? Когда Оле квартировал в пономарском доме, все ему полагалось даром, а был он тогда, как говорится, молод да пригож и непременно желал чистить свои сапоги хорошей дорогой ваксой, но пономарь ни в какую: мол, хватит с тебя и дешевой сапожной мази. Из-за этого они рассорились: один толковал о скаредности, другой — о тщеславии; из черной ваксы произросла черная вражда, и они расстались. Однако Оле и от мира требовал того же, что от пономаря: дорогой ваксы, а получал всегда лишь сапожную мазь; оттого-то он удалился от людей, стал отшельником. Но в большом городе жить отшельником и при том иметь кусок хлеба можно только на церковной башне, куда он взбирался и там, на галерее, в одиночестве покуривал трубочку, смотрел вниз, смотрел вверх, размышлял и, по своему обыкновению, рассказывал о том, что видел и чего не видел, что вычитывал в книгах и в себе самом. Я часто давал ему книги, хорошие книги, а по тому, что человек читает, можно неплохо его узнать. Оле не любил слезливых английских романов, называл их дамским рукодельем и французских не любил, замешенных на легкомыслии, сквозняке да розовых лепестках, нет, ему подавай жизнеописания и книги о чудесах природы. Я навещал его по меньшей мере раз в году, обычно сразу после Нового года, и всегда у него было наготове что-нибудь связанное с его размышлениями по поводу наступления нового года.
Здесь я расскажу о двух посещениях и постараюсь по мере сил в точности передать его слова.
Первое посещение
Среди тех книг, которые я последний раз давал Оле, была книга о камнях — валунах, булыжниках, гальке, — она-то в особенности развлекла его и необычайно заинтересовала.
— Да, они вправду древние старики, камни-то эти! — сказал он. — А мы бездумно проходим мимо них! Я и сам ходил мимо, в поле и на берегу, где их превеликое множество. Все топчут ногами булыжники, эти обломки немыслимой древности! Я тоже их топтал. Но теперь отношусь к каждому булыжнику с величайшим уважением! Спасибо вашей книге, она захватила меня, оттеснила прежние мысли и привычки, вызвала необоримое желание прочитать что-нибудь еще в таком роде. Ведь повествование о Земле — самый удивительный из всех романов. Жаль, нельзя прочесть первые главы, они написаны на неведомом нам языке, читать надобно в земных пластах, в галечнике, во всех давних периодах жизни Земли, а действующие лица, Адам с Евой, появляются лишь в шестой главе, для многих читателей поздновато, им бы надо, чтоб сразу, ну а мне безразлично. Роман этот изобилует приключениями, и мы все в нем участвуем. Копошимся, суетимся на одном и том же месте, а шарик вертится, однако не заливает нас Мировым океаном; кора, по которой мы ходим, прочна, мы не проваливаемся, и история сия продолжается миллионы лет, идет дальше и дальше. Спасибо за книгу о камнях! Эти крепкие ребята могли бы кое-что порассказать, если б умели! Разве не приятно иной раз ощутить собственную ничтожность, коли сидишь на верхотуре, как я, и вспоминаешь, что мы все, хоть с ваксой, хоть без оной, только бренные муравьи на земляной куче, пусть даже муравьи осанистые, с положением да с орденскими лентами. Рядом с этими почтенными камнями, чей возраст измеряется миллионами лет, чувствуешь себя сущим юнцом. Я читал вашу книгу новогодним вечером и так увлекся, что запамятовал про свое обычное развлечение в ту ночь — поглядеть на «дикую амагерскую рать»! Вы-то, поди, не слыхали про нее?
Что ведьмы летают на помеле, всем известно, а летают они вечером накануне Иванова дня на гору Блоксберг, однако и у нас есть дикая рать, местная, современная, аккурат новогодней ночью она и слетается на Амагер. Поголовно все скверные поэты, поэтессы, музыканты, газетные репортеры и артистическая общественность, опять же никуда не годная, мчатся новогодней ночью в Аматер — летят по воздуху, верхом на своих кистях да перьях, но не на стальных, эти слишком жесткие, на них не полетаешь. Вот такое зрелище я и наблюдаю каждую новогоднюю ночь; большинство летунов я бы мог назвать поименно, только связываться неохота. Не по нраву им, чтоб народ прознал об их амагерских полетах верхом на перьях. У меня есть вроде как племянница, она рыбой торгует и снабжает, как сама говорит, бранными словами три уважаемые газеты; так вот, она сама побывала на этом собрании, гостила по приглашению, ее туда отнесли, ведь перьев она не держит и летать на них не умеет. Ну, рассказывала она, как там было. Половина, конечно, вранье, но и другой половины вполне хватит. Началось у них там с песен, каждый из гостей сочинил свою и пел ее, потому что считал самой лучшей, — впрочем, все они были, что называется, на один мотив. Затем небольшими группками подтянулись те, у кого язык ловко подвешен, — они обернулись этакими колокольцами, что звенели поочередно; за ними следом вышагивали маленькие барабанщики, которые громыхают дома, в семье... Понятно, были здесь и те, кто своих опусов не подписывает, выдает, стало быть, сапожную мазь за добрую ваксу. Явился и палач со своим подручным, куда более злобным, чем его патрон, иначе его бы и не приметили; присутствовал, конечно, и добрый мусорщик, который, опорожнив ведро, приговаривает «хорошо, очень хорошо, отлично!». А в разгар веселья, как водится, в яме проклюнулся росток, дерево, цветок-великан, исполинский зонтик вроде грибной шляпки — этакий изобильный стол для почтенной тамошней компании, и было там все, что они даровали миру в старом году. Из цветка сыпались огненные искры — заемные мысли и идеи, которыми все они пользовались заместо собственных, теперь освободились и фейерверком разлетались во все стороны. Потом затеяли играть в «холодно — горячо», но поэты поплоше предпочли «горелки»; острословы вовсю сыпали остротами, а то как же! Остроты отдавались гулким эхом, словно по двери стучали пустыми кастрюлями или горшками с торфяной золою. Ужас как весело, сказала племянница; вообще-то она еще много чего говорила, весьма зло, однако забавно. Повторять не стану, добрым людям резонерство не к лицу. Теперь вам понятно, что, зная про тамошнее празднество, я, само собой, всякую новогоднюю ночь стараюсь не пропустить полет дикой рати; иной год кой-кого недостает, зато являются новые, ну а в нынешнем году я напрочь запамятовал поглядеть на гостей, камнями увлекся, укатил с ними на миллионы лет вспять, увидел, как эти камни обрушивались с гор далеко на севере, уплывали на льдинах прочь задолго до того, как был построен Ноев ковчег, увидел, как они погрузились на дно и вновь поднялись вместе с песчаными отмелями, которые, восстав из вод, сказали: «Здесь будет Зеландия!» Увидел я, как они сделались приютом для неведомых нам птиц, приютом для диких племен, тоже нам неведомых, пока топор не вырубил на этих камнях руны и не сделал их частью истории, но сам я совершенно из истории выпал, как бы изничтожился. Тут с небосклона скатились три-четыре красивые падучие звездочки, ярко вспыхнули, и помыслы мои обратились к другому — вы ведь знаете, что такое падучая звезда? Вообще-то ученые люди редко об этом знают!.. У меня насчет них свои соображения, и вот почему: как часто втайне благодарят и благословляют тех, кто совершил что-либо прекрасное и доброе, нередко благодарность беззвучна, однако ж не пропадает втуне! Мне думается, солнечный свет подхватывает рожденную в тиши тайную благодарность и на своих лучах относит добродею. Порой целый народ шлет свою благодарность сквозь время, и она, словно букет, падучей звездой слетает на могилу Добродея. Для меня вправду большая радость — видеть падучие звезды, особенно в новогоднюю ночь, и угадывать, кому предназначен благодарственный букет. Вот давеча сверкающая падучая звездочка скатилась по небу на юго-западе: благодарность и благословение за очень-очень многое! Кому же она предназначена? Наверное, думал я, упала она на крутой берег Фленсбургского залива, где Даннеброг реет над могилами Шлеппегрелля, Лэссё и их товарищей. Еще одна звездочка упала посреди Зеландии, в Сорё, — букет на гроб Хольберга, благодарность нынешнего года от многих людей, благодарность за превосходные комедии!
Высокая мысль, радостная — знать, что к нам на могилу слетит падучая звезда, не ко мне, понятное дело, мне солнечный луч не принесет благодарности, потому как благодарить меня не за что, не дорос я до ваксы, — сказал Оле, — на этом свете мой удел — сапожная мазь.
Второе посещение
На башню я наведался в первый день нового года. Оле повел речь о бокалах, которые принято осушать, переходя от старой капли к новой, — каплями он называл годы. Вот так я услышал историю про бокалы, и в ней есть о чем поразмыслить.
— Когда в новогоднюю ночь часы бьют двенадцать, участники застолья, наполнив бокалы, стоя пьют за Новый год. Люди начинают год с рюмкой в руке — начало в самый раз для пьяниц, начинают с того, что ложатся спать, — начало в самый раз для лентяев, и весь год что сон, что рюмки будут играть немаловажную роль. А знаете, что живет в рюмках? — спросил Оле. — Здоровье там живет, и радость, и озорство! А еще зло и горькая беда! Когда веду счет рюмкам, я, разумеется, имею в виду разные степени опьянения.
Так вот, первая рюмка — это здоровье! В ней растут целебные травы, подвесь их к потолочным балкам и к концу года сиди себе в зеленой беседке здоровья.
Выпьешь вторую рюмку — из нее вылетит птичка, защебечет этак весело, бесхитростно, и, слушая ее, человек, глядишь, тоже запоет: жизнь хороша! Не будем вешать голову! Смело вперед!
Из третьей рюмки поднимется крылатый человечек, ангелочком его не назовешь, в нем гномья кровь и гномий нрав; невинные шуточки не по нем, он горазд учинять проказы. Пристроится у нас за ухом и мигом что-нибудь нашепчет, подобьет на развеселую затею, а не то уляжется под сердцем, горячит его, вот мы и забавляемся от души и у всех вокруг слывем весельчаками.
В четвертой рюмке нет ни трав, ни птички, ни человечка, там этакое тире, прочерк в разуме, и преступать эту черту никак нельзя.
Выпив пятую рюмку, заплачешь над собой, растрогаешься до слез умиления, а бывает, и по-другому жахнет: из рюмки с шумом выскочит принц Карнавал, шутник и проказник, потянет тебя за собою, и забудешь ты про свое достоинство, коли оно у тебя есть! Забудешь куда больше, чем можно и должно. Все — сплошь танцы, песни да музыка; маски теребят тебя, не отпускают, дочки дьявола, в дорогих прозрачных шелках, с распущенными волосами, красивые, гибкие, — вырвись, если можешь!
Шестая рюмка! О, в ней сидит сам сатана, щеголеватый, речистый, очаровательный, необычайно обходительный господинчик, который прекрасно тебя понимает, во всем с тобой соглашается, прямо-таки твое второе «я»! В руках у него фонарь, ведь он намерен увести тебя с собою. Старинное предание рассказывает, как некоему святому предложили на выбор один из семи смертных грехов и выбрал он, как ему казалось, самый незначительный — пьянство, а пьянствуя, совершил и остальные шесть. Человек и дьявол становятся неразлучными приятелями за шестой-то рюмкой, и тогда в нас идет в рост все дурное, каждый росток поднимается с такою же силой, как библейское горчичное зерно, вырастает деревом, накрывает весь мир, и у большинства впереди только плавильная печь да переплавка.
— Вот и вся история про рюмки! — сказал башенный сторож Оле. — А преподнесть ее можно, как говорится, и с ваксой, и с сапожной мазью! Я преподношу разом с тем и другим.
Так я побывал у Оле во второй раз. Если хочешь послушать еще, надо наведаться к нему снова.
Примечания
«Башенный сторож Оле» (Taarnvaegteren Ole) — впервые опубликована в 1859 г. (См. примеч. к истории «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях».)
...а летают они вечером накануне Иванова дня на гору Блоксберг... — Имеется в виду Вальпургиева ночь (по имени святой Вальпургии), согласно германской мифологии, время ежегодного шабаша ведьм на горе Броккен (Блоксберг.)
...над могилами Шлеппегрелля, Лэссё и их товарищей. — Датские офицеры, погибшие в первую датско-прусскую войну (1848—1850).